Чушь. Приехала, как приехала. И Розенбергер, и Леди просто нагнетали. Я не собирался паниковать.
Мухоловок в моей комнате стало больше, прибавились к ним и более безобидные, но массивные росянки: видимо, Пэтти успешно завоевала второй этаж. И откуда в моей маленькой ленивой сестре временами столько энергии? Пэтти всегда на этом выигрывала. Запах из-за растений теперь стоял действительно невыносимый. Я поморщился: пожалуй, Лоррейн права, пора переехать спать в другую комнату, почти пустую. Думая об этом, я остановился у фортепиано. Я вдруг представил девушку, о которой рассказывала мисс Белл.
Фелисия Лайт. Фелис, ненавидящая Моцарта, но играющая его так, что у всех захватывает дух. За ней я представил другого, тоже касающегося клавиш, – смуглого, темноглазого человека. Второй сидел рядом – полная противоположность. Мелодия шкатулки соединяла стиль обоих: мои музыкальные знания буквально вопили об этом. Может, не просто так? Но никто не мог дать точного ответа, а в домыслах смысла не было.
Я зажмурился. А ведь… сам я не умел сочинять. Сейчас, став старше, я понимал это с беспощадной и уже безболезненной ясностью. Я нажал крайнюю клавишу, и звук прозвенел в тишине. Развернувшись, я прошел в другую комнату.
Пэтти затопила камин, в доме было тепло. Опустившись в кресло, я открыл коробку. Сверху лежало адресованное мне короткое письмо.
Герберт, если Вы читаете это, значит, голубь вывел Вас на верный путь. Оставляю все, что было собрано мною и касается интересующей Вас особы. Во всяком случае, моя гипотеза такова, что все так или иначе связано с ней и ее организацией. Удачи. Л. Р.
В папке из плотного картона лежали разрозненные материалы – в основном, по собственным расследованиям Розенбергера. Встречались газетные публикации, где упоминались дела других сыщиков и нераскрытые преступления. Вскоре я убедился: все действительно так или иначе было связано с творческими кругами: здесь убили писателя, там расстреляли гастролирующую театральную группу, где-то умерла при таинственных обстоятельствах поэтесса. Дел были десятки. И множество красных карточек с одной и той же «S». Карточками можно было устелить пол в комнате, чтобы он стал кровавым морем.
Я уже собирался сложить все обратно, но зацепился за знакомое название.
«Клинки солнца». Эта сепаратистская группировка имела свой флот. Одной из последних ее акций была резня на музыкальном фестивале в Дели. Розенбергер не поленился написать кому надо – и получил снимок красной карточки, найденной на месте.
«Клинки солнца». Группировка, которую лично уничтожил Томас Эгельманн.
Я потер глаза.
Совпадение путало все карты. Эгельманн казался мне самонадеянным дураком, но дураком, которому я, так или иначе, мог верить. Он был солдатом – и умел сражаться. И… он же был политиком. А значит, умел лгать.
Но, может, ему действительно удалось выследить верхушку «Клинков…» случайно? Он и его люди не церемонились; как я слышал, при последней облаве были убиты почти все. Это его метод – рубить напрямик. Наверно, поэтому изворотливую Леди, действующую чужими руками, он считал личным врагом. Проклятье… а считал ли?
Я закрыл папку и глубоко задумался. Новый шеф Скотланд-Ярда еще недавно не вызывал у меня подозрений. И еще… ему поверил Артур. А Артур никому не верил просто так. Вот только кому сейчас мог верить я?
[Лоррейн]
Есть не хотелось, более того, – по-прежнему мутило даже от мыслей о еде. Но на кухню все же пришлось пройти; туда меня привлек непривычный запах шоколада. Пэтти приплясывала у плитки. Помешивая в кастрюле, она напевала арию Памины из «Волшебной флейты».
– Недолгим было мое счастье…
Услышав шаги, она прервалась и оглянулась.
– А где мой непутевый брат?
– Дышит воздухом. – Я опустилась на стул.
Пэтти взглянула уже с тревогой, сняла кастрюльку, вынула из буфета две чашки и разлила шоколад – темный, густой, пахнущий гвоздикой. Глядя на него, я поймала мысль: страшно хочу курить. Опиум. До беспамятства. Это нужно было перебороть. Вздохнув, я потерла глаза кулаками. Голова гудела, как двигатель воздушного корабля.
– Трудный день? – Пэтти поставила передо мной чашку и села напротив.
– Мы не спасли людей, – глухо отозвалась я. – И…
Я замолчала. Говорить о растревоженных Нельсоном воспоминаниях не хотелось, не хотелось о Фелис и о черепках.
– И? – тихо продолжила Пэтти.
– Ничего. – Я придвинула чашку ближе. – Просто вспомнила сегодня о вещах, которые раньше держала подальше.
На круглом лице отразилось понимание. Пэтти-Энн отпила шоколада и кивнула.
– Да, это неприятно. Посмотришь иногда на себя прошлую и спросишь: куда делась та дурочка?
Действительно. Куда?
– Вот я. – Пэтти возвела глаза к потолку. – Раньше только и мечтала о доме, семье, уюте. Мне с детства твердили: ищи гавань. А зачем мне гавань, если я не капитан? Мне и не везло. – Она вздохнула. – Только Фло… последний… с ним я на какое-то время поверила, что гавань нашлась.
– Он же был старый, – немного удивилась я.
– Да. Но, знаешь ли… у него было то, чего мне очень сильно не хватало.
– Деньги?
Пэтти неожиданно мягко рассмеялась.
– Мозги. – Она постучала себя по лбу. – Я не знала никого умнее. Пока жила с ним, приучилась читать, хотя раньше не хотела, ну, только пошлости про розовые бутончики и тех, кто их срывает. У Фло было много разных книг, но дело даже не в этом. Он… вечно искал что-то. Ему нравились тайны. Как тебе, как моему брату. Этого мне тоже не хватает, я трусиха, боюсь их. Но, – она закусила губу, – кажется, тайна его и убила.
– Да. Они это умеют.
Пэтти снова запела арию. Я слушала и пила шоколад, думая, спросить или нет. Все же спросила:
– Почему он поджег дом?
Пэтти замолчала. Она рассматривала поверхность стола и явно набиралась мужества, чтобы ответить. Я ждала.
– Мне кажется, все началось с музыкального аукциона, – наконец заговорила она. – Такое… ежегодное мероприятие в Вене. Распродают ноты, инструменты, вещи, принадлежавшие известным музыкантам. Фло купил там тетрадку, которую я утром показывала вам. Он был счастлив. Но чем больше он читал, тем больше мрачнел. Что-то угнетало его. И это не просто так… – Голос дрогнул. – Лори. Я, может, спятила, может, дура, но призрак…
– Тот, из кабинета? – мягко подбодрила я. Пэтти тяжело сглотнула.
– Да. Он… пришел из-за этой штуки. Не хотел, чтобы сгорела тетрадь. А не я.
Мы замолчали. Я уставилась в чашку. Интересно, как бы Фелис отнеслась к такой находке, если это то, о чем я подумала? А Кристоф?.. Торопливо отвлекая нас обеих, я заговорила о чем-то постороннем.
