Я осторожно повернул голову. Со стены на меня строго смотрел знакомый портрет маленького мальчика. Я выдохнул. Я вспомнил.
Вчера мы с Артуром Сальваторе, кажется, решили, что неудачу с поимкой отравителя нужно залить, и отправились в бар. Мне стоило труда уговорить токсиколога на это, но он сдался. Я попытался прикинуть, сколько мы выпили. Была ли третья бутылка премерзкого виски плодом воображения?.. И как я оказался у Артура?
Вечер и половина ночи сливались в полосу. Мы много говорили. Впрочем, скорее орали: вокруг было чертовски шумно. Черт…
Вчера
– Знаете, Артур, всю жизнь хотел в большой город. Не к этим диким обезьянам и слонам, а вот в такой, как Лондон! Но политика, управление – это не мое, всегда больше любил стрелять, чем беседовать! Хотя, может… – Чувствуя, что язык заплетается, я подлил себе еще. – Да плевать.
Он не сводил с меня глаз. Он тоже пил много, но, казалось, совершенно не терял головы, даже держал спину по-военному прямо. Это особенно впечатлило меня; я подался вперед и хлопнул его по плечу.
– Люблю таких, как вы. Сам всегда хотел таким стать.
– Каким?
– А… – я нарисовал пальцем что-то неопределенное в воздухе. – Чтобы кто-то, посмотрев на меня, мог сказать: «высший класс».
Он никак не отреагировал.
– Э?..
– Что значит «высший класс»?
Я нахмурился.
– Трудно сказать. Но я чувствую. Как тигр. Тигр чует тигра. Давайте выпьем за тигров.
И мы выпили за тигров. А потом за что-то еще. И еще. Постепенно бар почти опустел, наступила тишина. Сальваторе неожиданно спросил:
– Почему вы меня позвали?
Я был честен:
– Больше некого. И… – я попробовал быть еще честнее, – подумал, что вам нужна помощь в виде чего-нибудь крепкого. Мне вот нужна.
Губы Артура вдруг скривились в нервной усмешке.
– Ненавижу проигрывать, Томас, а сегодня проиграл. Люди погибли. Вы надеялись, а я был недостаточно внимателен. Простите.
Вид стал потерянный, даже слишком. Токсиколог впервые потупился, мне вдруг стало его жаль, и я, подавшись ближе, решительно заявил:
– Вообще не ваша обязанность – быть ищейкой. Я надеялся, что вы заметите что-то, но не так, чтобы особо верил. Бестия хитра. Слишком хитра, мне уже кажется, она невидимка.
– А мне кажется, – отозвался Артур, – что разгадка слишком проста, поэтому мы не можем ее увидеть. Даже Нельсон.
Это «даже» меня покоробило.
– Он правда настолько хорош? Никак не могу в этом убедиться. Может, потому что слишком много из себя строит.
Сальваторе взглянул на плескавшуюся в стакане янтарную жидкость и ответил:
– Герберт Нельсон – хороший детектив, но не настолько, чтобы видеть простые разгадки. Сколько его знаю, он все усложняет. Это ему всегда мешало. Не только в сыске.
Мы долго молчали. Последние посетители вышли, и настала тишина – странная, давящая. Такой же безмолвной была ночная Агра: казалось, выйдя на балкон резиденции, уловишь каждый шорох, каждый вздох огромного города и простиравшихся вокруг бескрайних земель. Но в Индии причиной шорохов не могла быть крадущаяся в темноте многоликая женщина, несущая окровавленные ноты. Я оглянулся. Никого, кроме собаки под соседним столом и бармена, протиравшего стойку и не обращавшего на нас внимания.
– Расскажите об этом типе, именем которого она зовет себя, – попросил я, подпирая кулаком подбородок. Веселость уже покидала меня, ее сменяло знакомое ощущение сонливой опустошенности. – Он был таким же хорошим убийцей?
– Он вообще не убийца, насколько мне известно. Он был богат, счастлив, талантлив. Король музыки того времени, по словам Нельсона. Точнее, наследник, это место он занял вслед за Глюком, о нем-то вы слышали?
Решив не углубляться, я кивнул, и он слабо улыбнулся.
– С чего принцу завидовать нищему? Человеку, у которого не было шансов занять под солнцем место?
– Моцарт прославился, – возразил я. – Его даже я знаю. В отличие от этого, второго…
– Как и многие. – Сальваторе сдул со лба прядь волос. – Запоминают всегда таких. Тех, кто ищет место под солнцем, а не тех, кто его нашел. Сальери почти забыт в Австрийской Империи. Где-то – прослыл убийцей. А вот в Сиятельной Республике, его, я слышал, почитают. Там его родина.
– Не удивлюсь, – хмыкнул я. – Венецианцы всегда были странными. Лучше бы их проглотил какой-нибудь сосед, а не наоборот. То, как они разрослись в годы Великого Взлета, просто ужасает. У этого городишки-мышки зубищи льва!
Артур отпил из бокала.
– Если бы не они, у нас вообще не было бы воздушных кораблей. Мир был бы другим, намного… проще, полагаю, да и скучнее. А мой отец, возможно, был бы дома.
Шутить о венецианцах расхотелось. Мда, мировые перемены уходящего века, даже подняв мир к облакам, возымели прескверную изнанку. Помолчав немного, я спросил:
– Давно вы один, Артур? Почему не женились?
– А вы? С вашим положением святое дело – завести семью.
– Я… – Усмешку пришлось давить силой, – не сидел на месте. У меня была довольно опасная жизнь. Рейд за рейдом, расстрел за расстрелом, да что я вам рассказываю. Даже став политиком, не успокоился, хотя, казалось бы, что может быть скучнее политики?
Последняя фраза ему явно понравилась: уголки губ на секунду приподнялись в улыбке.
– А я вот проявил упрямство. Был недостаточно примерным сыном.
Удивленный этой откровенностью, я хотел задать вопрос, но в последний момент решил подождать. Артур продолжил сам:
– Родители ждали, что я женюсь на одной девушке. Она дочь старых друзей семьи, и мой поступок не одобрили. Они очень хотели породниться. Чтобы у нас с той девушкой родились дети. Конечно, когда я сказал, что не люблю ее, они поняли, но… сами догадываетесь. Все и так было не гладко: им не нравилось, что я ушел в науку, что я замкнулся, да многое не нравилось. Мы отдалились. Когда одна из сестер, как раз вышедшая замуж, прислала из Эдинбурга письмо и сообщила, что у нее будет сын, родители с радостью приняли приглашение в гости – без меня. Отец был свободен. Они уехали. Улетели…
Я налил ему еще виски, но он не стал пить.
– Напали с корабля, вроде бы индийцы, хотя описать детально никто не смог. Запомнили только: молодые, были отлично вооружены. Они спикировали на небольшом бриге, прямо с палубы забрали отца, грозясь, если не пойдет, убить остальных. С ним они сразу исчезли, никого не грабили. Телеграфист дал сигнал поздно. С тех пор я не видел отца. Мать на какое-то время повредилась от горя рассудком. Сейчас здорова, но не захотела возвращаться. Так и осталась с семьей сестры.
Он замолчал. Я посмотрел на его бледное лицо, лихорадочно думая, что сказать, и сказал самое банальное:
