– Я верю, что он жив. Глупо похищать такие мозги, чтобы просто от них избавиться!
Ответ прозвучал очень тускло.
– А я знаю, что он жив. После похищения в Эдинбург пришла записка от неизвестного, где он говорил, что отец в безопасности. Но они не отпустят его, пока он не спроектирует для них корабль с аэродинамической железной обшивкой. Это все. Никакого торга.
– И… сколько прошло времени?
– Пять лет, мистер Эгельманн. Но это не все, что вам, наверное, нужно знать. В конверте с запиской лежала и карточка, очень похожая на недавние. С подписью S.
«Она опасный враг». Так Сальваторе сказал однажды. Сказал, а я не послушал. Но черт возьми, почему же теперь…
Кровь прилила к голове. Кулаки сжались сами; я, вскочив, треснул ими по столу и навис над токсикологом.
– Какого черта вы молчали?!
Волна гнева его нисколько не испугала. Лицо по-прежнему было каменным, он даже не шевельнулся. Голос зазвучал еще холоднее, чем раньше.
– Я не глуп, мистер Эгельманн, чтобы утаивать подобное от королевской службы разведки – расследованием занималось именно это ведомство. Они тогда не обратили должного внимания на карточку…
– Понял. – Я опустился на место. Мне стало стыдно за вспышку. – Простите. Но то, что вы молчали, когда моя цель – поймать ту женщину…
– Как видите, я рассказал.
– Но не сразу, а сейчас, когда… – я прищурился, – выпили две бутылки.
– Хотите правду? – Сальваторе закусил губу. – Я боюсь за него. Вот и все.
У меня не было отца. Вообще не было никого, за кого я мог бы беспокоиться в случае исчезновения: все окружение детства состояло из таких же голодных озлобленных мальчишек, принесенных в подолах сестрами милосердия или шлюхами. Еще была пара сравнительно сердобольных женщин, заботившихся о нас, и полдюжины контуженных солдафонов, тех, что не могли уже быть на линии фронта, но не растеряли тяги к муштре и растили в грязных бараках нас – «на убой». Они не особо надеялись, что, даже научившись стрелять, узнав основы стратегии и поняв, с какого бока подходить к лошади и летучей лодке, мы выживем. Ни к кому из них я не привязался и с огромной радостью, едва разменяв шестнадцать, ринулся на фронт. Я не тяготился одиночеством. И совсем перестал ощущать его, когда смерть стала завтракать и ужинать со мной за одним столом. Может, именно поэтому я не был «высшим классом». Но я понимал Артура.
Перегнувшись через стол, я схватил его за плечи и встряхнул.
– Послушайте, такого не случится. Мы освободим его.
– Все, кто когда-либо пытался искать его, говорили это. Но не находили никаких следов. Даже разведка.
– Я не все, Артур. И, слава Богу, я не глупее засидевшейся в кабинетах разведки.
Я качнулся из стороны в сторону, не удержав равновесия. Сальваторе качнулся на стуле вместе со мной, хмыкнул и придержал меня, в свою очередь взяв за плечи.
– Я вам верю. Пойдемте по домам. О делах лучше говорить на трезвую голову.
Дальше я помнил, что он, шатаясь, волок меня на плече и ловил кэб. Помогал подняться по лестнице, на которой я навернулся… и вот я просыпаюсь в его доме. Смотрю на портрет, где он с родителями и сестрами, мать держит руку на его плече. Артур улыбается. Вроде серьезен, а вроде… счастлив?
* * *
Что-то было не так. Да, точно: когда мы уходили накануне, Сальваторе развернул портрет к стене. Сейчас семейство – снова лицом. А ведь едва ли у токсиколога вчера нашлись силы перевесить эту махину. Особенно после того, как он тащил меня.
Я прислушался: ни шагу. Окна были закрыты, но по комнате, казалось, гулял сквозняк. Я приподнялся, оглядел полупустую комнату. У дивана стоял стол, в двух местах прожженный кислотой. Я усмехнулся. А потом взгляд упал на небольшой конверт на самом краю. На конверте была моя фамилия. Я взял его и извлек записку на тонкой дорогой бумаге. Такой же знакомой, как почерк, которым были выведены слова.
«Конфеты начинают мне надоедать».
Ниже была реалистично нарисована полицейская гондола и приписано:
«Кстати… не знаете, где лучше всего спрятать корабль?»
– Томас?
На пороге стоял растрепанный Артур с двумя стаканами в руках.
– Доброе утро. – Я взглянул на него поверх записки. – Как ваша голова?
Он прошел в комнату, присел на край дивана и протянул мне один из стаканов, заполненных каким-то густым напитком медового цвета.
– Думаю, примерно как ваша. Болит.
Поднеся стакан к носу, я поморщился: запах был не то чтобы неприятным, но острым. Слишком острым для моего нынешнего состояния.
– Что это? И что там? – почти простонал я.
– «Устрица прерий». Сырое яйцо, виски, перец, уксус
[36]. Мертвого на ноги ставит.
Набравшись мужества, я кивнул и сделал глоток. Вкус оказался своеобразный, но что-то в составе – скорее всего, виски – слегка вернуло меня к жизни. Сальваторе наблюдал с усмешкой, но нахмурился, заметив письмо.
– Выходили на улицу?
Я мотнул головой.
– А вы?
– Нет. – Он взял лист и рассеянно пробежал строки. – Вы говорили кому-то, что проведете ночь у меня?
– Артур, я сам несколько минут назад не знал, что провожу ночь у вас!
– Черт… Значит, она как-то вас нашла.
– Почему-то не удивлен.
Токсиколог поднялся и вышел из комнаты. Я слышал, как он хлопает дверями, проверяя замки. Вздохнув, я откинулся на подушку и сделал еще глоток спасительной отравы, постепенно примиряясь с ее запахом и вкусом. Когда Артур вернулся, мир уже казался мне сносным. На вопросительный взгляд Сальваторе покачал головой.
– Ничего. И… кажется, вы могли понять, что лучше его не трогать.
Он глядел на портрет. Я отставил стакан и страдальчески потер висок.
– Ворочать картины? Сейчас? Если не заметили, я…
– Простите. – Он явно смутился. – Думаете, это… она?
– Возможно. – Я перевел взгляд с его расстроенного лица на счастливое лицо мальчика с портрета. – Но тут она права.
– Что?
Он уже шел к картине. Я окликнул:
– Артур. Оставьте.
Сальваторе вопросительно обернулся. Взгляд пронизывал насквозь. Я начал жалеть, что лезу, но и сдавать назад было бы глупо.
– Вы – тот, кто вы есть, – тихо произнес я. – И вам от этого не откреститься. Но семья останется семьей. Развернутая картина ничего не изменит.
