– Посмотри, что на столе. Лучше того, что у вас есть.
Марони молчал. Девушка снова заговорила. Больше она уже не повышала голос. Позже, проходя мимо стойки, она шепнула хозяину:
– Подслушивать нехорошо. Можно лишишься языка. Загляни в кладовку.
Сатана, если не хуже. Так он подумал, но промолчал. Когда посетители начали расходиться или засыпать прямо под столами, он прошел в кладовую, а там нашел своего пса с наполовину сожженным каким-то едким веществом языком. Ни есть, ни нормально дышать он больше не мог и вскоре умер.
Марони прожил в «Пенни» до середины осени и съехал. Больше его не видели.
[Падальщик]
– Потом еще были нападения на корабли и поезда с правительственными грузами. Помните, «Разбойничья тревога», кажется, так обозвали это газетчики?
Я кивнул хозяину. Он отхлебнул чего-то мутного прямо из бутылки.
– Я не сыщик, конечно, но интересно эти поезда и корабли иногда бабахали, быстро так, почти без шума… нет у нас пока такой взрывчатки, ведь правда? Чтобы крак пополам – и все? Так может, дьяволова девчонка…
Я усмехнулся.
– С чего вы взяли, что она что-то изобретала?
Он неопределенно пожал плечами.
– Да Джаспер мой, пес… дико она его, только язык, ничего больше. Вот же тварь…
Его кулаки сжались. Я промолчал. Я вспомнил вчерашний разговор с Лоррейн, она тоже говорила о… термических чернилах, напылении на металл, идеальных средствах для грима. Ее Фелисия любила химию. Насколько?
– Кстати, мистер. – Хозяин шумно сглотнул и вновь обратил на меня взгляд налитых кровью глаз. – А вы не первый, кто про нее спрашивает. На что вам всем гадина сдалась?
– Всем? – негромко спросил я.
– Был такой… карлик. Лицо прятал. Я не присматривался особо, тут их многие прячут. Отвалил десять гиней, между прочим, за то, что вы услышали бесплатно. – Он хмыкнул. – Правда, вроде не ищейка. Затирал, что родней кому-то приходится, то ли девчонке, то ли Марони. Теперь вот любопытно… мистер, она жива?
Я неопределенно пожал плечами, поблагодарил его и, распрощавшись, решительно направился в Скотланд-Ярд, чтобы найти Томаса Эгельманна.
[Лоррейн]
Проулок уводил в глухие подворотни. Я слышала стук подошв и видела высокий силуэт впереди. Револьвер оттягивал руку, но стрельба на бегу никогда не была моей сильной стороной, а срикошетившая пуля могла меня убить. Поэтому я просто старалась не терять преступницу из виду, надеясь, что скоро кто-нибудь из горе-сыщиков присоединится ко мне.
Чертова нога подвела раньше. Боль пронзила мышцу, и я остановилась, согнувшись пополам. Проклятье… Силуэт скрылся. Женщина шмыгнула в какой-то двор.
Переводя дух, я огляделась. Плэнкет-стрит – старая, состоящая, в основном, из запущенных складов и ночлежек. Жили здесь лавочники и нищие студенты. Дворы большей частью были глухими. Мысль ободрила меня: может, дичь сама загнала себя в капкан? Стоило поторопиться, пока она не вылезла оттуда. Собрав силы, я побежала вперед. Кажется, она свернула между бледно-зеленым двухэтажным домом и кирпичной заколоченной развалюхой. И, кажется, мне повезло: через двор не выйти на другую улицу.
Я огляделась, прислушалась. Затаилась где-то? Пространство было голое, мостовая замусорена, ни одного фонаря. И тишина… Две двери заколотили, третья болталась на одной петле. Было бы глупостью соваться туда, дом казался крайне ветхим. Но над входом я различила потускневшую табличку: «Музыкальный магазин Дж. да Понте и Ко».
С верхнего этажа полились звуки фортепианной игры, и я замерла.
Я знала эту мелодию. И я должна была войти в этот дом.
Еще одна смерть в цветочном городе. Давно
Было тихо. Ученицы даже не бегали друг к дружке в комнаты тайком съесть пару конфет. Единственными, кто иногда появлялся в коридорах, были полицейские, но и они, в основном, оставались на верхнем этаже, допрашивали преподавателей.
Их интересовал тот же вопрос, что и всех нас: почему мистер Эпплфорд, самый жизнерадостный учитель гимназии, повесился, не оставив ни записки, ни завещания? Что могло толкнуть его на такой поступок? Был, конечно, слух о его несчастной влюбленности в кого-то из учениц. Но такие слухи ходили про всех.
Я не видела повешенного, но говорили, будто он вырезал у себя на коже ноты ножом для бумаг. Когда он болтался в петле, кровь капала на фортепиано. В это я не верила: в классе не было никакого крюка над фортепиано, вообще ничего, на что можно было прицепить веревку. Да, я не верила. Но почему-то представляла.
Фелис выдирала страницы из старого альбома: как и каждый год, выкидывала часть рисунков. Прекрасных рисунков, которые я выхватывала у нее; иногда мне удавалось сделать это, прежде чем Фелис рвала лист в клочья. Но чаще она оказывалась проворнее. Сегодня я потеряла рисунок, который особенно любила: там были бельчата на сосновой ветке, совсем как живые. Глядя на клочки бумаги, я хотела плакать.
– Не делай так больше, Фелис. Так нельзя!
– Почему? – удивилась она.
Обожженные руки начали выбирать следующую «жертву» в альбоме.
– Они красивые!
– Нет, они не красивые. Они кривые.
Я вздохнула и села на пол рядом.
– Ты могла бы отдавать их мне. Считай, что я камин.
На губах появилась кривая улыбка.
– Камин?
– Ну, ты отдала – и больше не увидишь. Как сожгла.
Фелисия рассмеялась и вдруг порывисто, крепко сжала мою руку.
– Какая ты все-таки чудачка, Лори. Я тебя люблю.
Из коридора мы услышали шаги; я нахмурилась.
– Полиция опять шастает…
Фелис помрачнела.
– Эпплфорд тоже был чудак. Мне его жалко. Я ведь только-только помирилась с ним.
Это было правдой. После трагедии и расставания с Кристофом Фелис, кажется, стала терпимее. Перестала ершиться, даже подарила Эпплфорду на день рождения старинную чернильницу. Правда, она больше вообще не играла Моцарта, но учитель простил ей это.
– Плохой год. – Фелис опустила глаза.
Я кивнула. Она, по-прежнему держа меня за руку, вдруг вздрогнула.
– Слушай…
Кто-то наверху играл на фортепиано. Я вздрогнула и прошептала:
– Полицейским стало скучно?
Почему-то сама я себе не верила, но Фелис, странно бледнея, кивнула.
– Да. Скорее всего.
На следующий день тело вывезли. Еще несколько ночей подряд я просыпалась от фортепианной игры – всегда одной и той же плачущей мелодии. Обычно я закрывала глаза и, перевернувшись, засыпала, но иногда лежала долго. Я вспоминала один из рисунков Фелисии. Капли крови на клавишах фортепиано и болтающуюся под потолком петлю.
