– Но это моя правда. Я ее заслужила. И я выдержу.
Мне нечего было ответить, каждый сам выбирает свою битву. Некоторое время мы молчали, потом она с тяжелым вздохом произнесла:
– Я верила ей как себе. Она верила мне. Неужели она сошла с ума, Нельсон? Почему?
– Про многих сумасшедших можно сказать, что причина их безумия понятна?
– Почти ни про одного…
Стучали по мостовой лошадиные копыта, проплывали мимо блеклые постройки, падал снег, лепясь к стеклу. Лоррейн устало прикрыла глаза и замолчала.
Вскоре кэб остановился у нашего дома, и, открыв дверцу, я помог ей выбраться. Ее шатало; она опиралась на меня. На лестнице она покачнулась, и я снова хотел подхватить ее на руки, но она запротестовала. Дверь открылась. На крыльцо вышла Пэтти-Энн. Морщась от промозглого ветра, она пропустила нас в коридор и снова повернула защелку. В свете газового светильника она смотрела то на меня, то на Лоррейн и молчала. Выражение обиды так и не исчезло из ее глаз. Я тихо сказал:
– Извини, Пэтти. Ты… и так слишком много потеряла. Давай не будем терять хотя бы друг друга.
Ее розовые пухлые губы дрогнули.
– Ничего, братец. Я никогда не забываю о том, что ты лошадиная задница.
Она улыбнулась и, развернувшись, снова направилась к лестнице.
[Лоррейн]
Пошатываясь, я добрела до гостиной и опустилась в кресло, склонила голову, позволяя волосам упасть на лицо. Тошнило, голова раскалывалась. Руки и ноги были ледяными, настолько, что онемели пальцы. Я молча прислушивалась к шагам. Падальщик ходил по гостиной: задергивал гардины, зажигал свет. Он не заговаривал со мной, а я по-прежнему ощущала ком в горле. Никогда еще я не чувствовала себя такой дурой. Хотя мой мир ведь рухнул, может, мне и простительно.
– Если бы Кристоф не уехал, ничего бы не случилось. – Это был мой собственный голос, сиплый и несчастный. – Она вышла бы за него, родила, может, стала бы членом Парламента как мать, и…
Зачем все это? Из глаз потекли слезы. Я мотнула головой, еще сильнее занавешивая лицо спутанными, грязными волосами.
– Мисс Белл.
Падальщик опустился на колени напротив меня, отвел насколько прядей в сторону, и я увидела его глаза. Без колючей насмешки, обеспокоенные, внимательные. Близко. Очень близко. Я торопливо отстранилась.
– Извините. Я жалкая дохлятина, да?
– Дохлятина?.. Нет. – На губах появилась странная, тоже очень усталая улыбка. – Идите спать. Завтра поговорим.
– Кажется, я выспалась на всю жизнь.
Нельсон покачал головой, по-прежнему не сводя с меня взгляда.
– Что вам снилось?
Я могла быть честной – с ним и с собой.
– Ничего хорошего. Что ж… пойду наверх.
– Доброй ночи. – Он поднялся и быстро отступил к камину.
Шатаясь, я побрела в коридор, к лестнице. Поднимаясь по ней, я смотрела на украшающие стены картины. Странно, никогда не обращала на них внимания, а ведь чего здесь только не было. Сосновый лес, египетские гробницы, парадные портреты Наполеона и его маршалов на фоне Парижа, венецианский вид – лодки, канал, мосты. Каждая картина казалась маленьким миром, куда можно проникнуть. А у меня был только серый город.
Первое, что я сделала, – вымыла волосы и смыла запах притона. Позволила потокам воды вернуть телу хотя бы подобие жизни. В комнате я постояла перед зеркалом, изучая саднящий след на шее, – силуэт ключа проступил особенно отчетливо. Я глубоко вздохнула и отошла. Уснуть я так и не смогла. Думала о Фелис.
Слабая улыбка, нервные пальцы, пронзительные глаза, в которых нередко появлялось загнанное выражение. Оно исчезало, когда моя бедная подруга была рядом лишь с одним человеком. Тоска по нему тоже всколыхнулась в сердце. Где наш Кристоф? Жив ли? Почему оставил нас? Эта свадьба была бы лучшим у Фелис в жизни… и в жизни у него. Я улыбалась, уходя в воспоминания глубже, ища то, что совсем забыла за эти восемь лет.
Кристоф был уморительно серьезным. С самого начала, в свои двенадцать, всегда оставался джентльменом. Ему было не до каверз, на которые так горазды мальчишки. Сдержанность и обаяние заставляли даже девушек из старших классов обращать на него внимание. Он и выглядел старше нас с Фелис, казалось, ему уже лет четырнадцать. Таким он запомнился мне навсегда – ребенком, мастерски играющим взрослого. Всегда аккуратно причесан, всегда улыбается, застегнут на все пуговицы. Носит цилиндр и – что было для Блумфилда редким – начищенные дорогие ботинки с широкими и высокими, дюйма в три-четыре, каблуками. На таких устоит не всякая дама. Обувь делалась по специальному заказу. Почему? Причину я поняла быстро: только это позволяло Кристофу быть выше долговязой Фелис; он стеснялся роста. Когда он был на этих своих лошадиных копытах-каблуках, я ему доставала до плеча. Правда уже к четырнадцати я неожиданно сильно вытянулась. Переросла обоих своих друзей, став самым настоящим слоненком.
Кристоф же, хотя в мистере О’Брайне было никак не меньше шести футов, рос медленно. Но какого бы роста он ни был, его любили. Первые полгода я переживала, что он выбрал не меня, но печаль прошла с влюбленностью в какого-то учителя. Я примирилась. Меня никогда не предпочитали другим. Почти.
Мысли вернулись к сегодняшнему дню, точнее к человеку, который был неуловимо похож на Кристофа. Гроза преступного мира. Падальщик. В нем все было неправильно: самодовольство, острый как бритва ум, дурацкая привычка хватать за плечо, когда взбредет в голову что-то сказать. Не было ничего, что хоть немного бы мне в нем нравилось. Он злил, не прилагая к этому особых усилий; раздражать и презирать весь окружающий мир было, казалось, его жизненным кредо. А сейчас я вспоминала, как он нес меня на руках и гладил по волосам. То, что его отчужденность вдруг сменялась заботой, почти нежностью, меня поражало. Его умение любить было погребено под логикой и сарказмом, как цветы под снегом. Вспоминая рассказы о Холмсе… да, Шерлок тоже был таким, только нежности в нем было еще меньше. Хотя откуда я знаю? К кому ему ее проявлять, не к Ватсону же?
А забавно: по-настоящему меня всегда тянуло только к холодным людям, что на страницах книг, что в жизни. Холодным был Артур, и Фелис, и Кристоф. Падальщик – тоже. Я чувствовала себя настоящей дурой, перебирая воспоминания и раз за разом возвращаясь к затхлому воздуху грязной комнаты, призраку у распахнутого окна и…
«Идите на мой голос».
Моя попытка вырваться провалилась – так тому и быть. Что бы я ни говорила, мне хорошо в этом доме. Где в круглом чердачном окне светится витраж, а под крышей живут двенадцать голубей. Где каждое утро мы с Нельсоном сидим друг против друга за столом и читаем одни и те же колонки в одних и тех же газетах. Стараемся не встречаться взглядами и все равно иногда смотрим – он на меня, я на него. Настороженно – только бы напротив не перехватили взгляд.
