Удивительно, о скольких вещах вроде бы забытых я стал задумываться с тех пор, как пересеклись наши дороги. И сколько вещей преобразились и обрели иные цвета, иные тональности.
…Завтра я сделаю вид, что не видел его пьяных слез, не слышал проклятий и то горестных, то гневных воззваний к покойному отцу. Я просто отправлюсь с ним на новую постановку в Бургтеатр. Это комическая опера какого-то французишки, бездарная, как по сюжету, так и по музыке, пусть голоса и недурны. Думаю, смешение ее с грязью непременно развеет Моцарта. А потом… говорят, его опять пригласили в Прагу, и там он задумал нечто новое. А ничто не лечит израненную душу так, как путешествие вдаль…»
[Дин]
До Паддингтона было не близко. В тумане извозчик боялся подгонять лошадей, и мы уныло плелись по грязным улицам. Из окон сквозило; Джил нахохлилась, забилась в угол. Решив, что надо бы ввести ее в курс дела, я осторожно поинтересовался:
– Что ты знаешь об этой женщине? О Леди?
– Я полицейская с позавчера, – буркнула она. – Я даже стрелять еще нормально не умею. До этого я была стукачом и носила в баре выпивку. Меня это вполне устраивало, только платили бы побольше.
– Так зачем ты Эгельманну? – удивился я.
Джил дернула плечом.
– Он мне доверяет. А тебе нет.
– То есть ты шпионишь за нами и так открыто это признаешь?
Подведенные черным карандашом брови приподнялись.
– А мы – это кто?
– Лоррейн Белл, Герберт Нельсон, я…
Она рассмеялась.
– Чушь. Есть они, а есть ты. «Мы» нет, иначе ты был бы не со мной.
– Не говори о том, чего не знаешь. – Хмурясь, я посмотрел ей в глаза.
– Как угодно, – холодно отозвалась она, щурясь. – Итак… об этой вашей преступнице я знаю только, что она помешалась на каком-то музыканте, и что она помогает отродьям из колоний. Хмырь, к которому мы едем, – ее бывший дружок. Он ее выдаст, да?
– Дружок? Наверное… – медленно ответил я, думая совсем о другом.
«Мы» действительно нет, хватит отрицать это. Я уставился в окно, прижался к нему лбом. Джил вдруг придвинулась и пихнула меня локтем.
– Брось. Я не со зла. Знаю, не мое это дело, да только… она барышня. Да?
– Леди?
– Лоррейн эта ваша. И Эгельманн о ней говорил, и ты… ну, барышня?
– Правильно – дама, – поправил я. – Барышни у русских.
– И еще она сыщик? Верно?
– Да.
– Выбрось ее из головы, найди ровню. – Джил хмыкнула. – Эгельманн сказал, она спит с кем-то своего класса.
– Мне все равно, – отрезал я. – А что ты забыла в полиции? Как тебя взяли?
– У меня голова есть, и я быстро бегаю. Вот и вся ваша полицейская сила. Остальное приобретается, не боги горшки обжигают.
Подумать только. У этой Джил удивительно узкий взгляд на мир. Если работу в полиции она считает такой же простой, как протирание вокзальных столов и кропание доносов, то вскоре будет разочарована. Я не ответил. Она, видимо, недовольная, хмыкнула.
– Что, злю я тебя?
– Нет.
– А я неправду тебе сказала, – продолжала она ерничать.
– Не сомневаюсь, – равнодушно отозвался я.
– Даже не спросишь, о чем?
– Нет.
– Какие же вы, мужчины, обидчивые. Как дети.
С тяжелым вздохом я повернулся к ней. Настроение неуклонно портилось, и только монотонный стук копыт заставлял еще как-то сохранять спокойствие. Джил заявила:
– Ты злой, потому что твоя дамочка тебя бросила. Эгельманн злой, потому что его дружок из лаборатории пропал. А мой хозяин в баре злой, потому что я ему не дала…
– Стой, – перебил я, впервые уловив в разговоре что-то значимое. – Пропал? Артур Сальваторе пропал?
– Да. Пока ждала тебя, слышала, как Эгельманн звонил его начальнику, а потом кого-то опять посылал в лабораторию. Она закрыта, и мальчишки на побегушках тоже нет.
Я прикрыл глаза, нервно затеребил манжету. Самые нерадостные мысли зароились в голове. Я беспокоился за токсиколога, не меньше – за то, как настроение Эгельманна скажется на всем. Даже я заметил, что Сальваторе стал не последним человеком в окружении моего нового шефа. И едва ли не единственным, способным усмирить его взрывную натуру.
– Черт. – Я потер лоб и, спохватившись, снова перевел взгляд на Джил. – Так о чем ты говорила?
Она не успела ответить: впереди замаячила каменная ограда с грифонами по обе стороны ворот. Экипаж остановился у небольшой будки – видимо, часового поста. К нашему окну подошел пожилой человек с нашивками констебля на форме, которому я, поздоровавшись, отдал лист с подписью и печатью Эгельманна. Мужчина бегло глянул на чернильный кругляш с короной, потом цепко всмотрелся в мое лицо.
– Советую поторопиться. Время приема кончилось, обычно мы не делаем исключений.
– Даже для полиции? – подняла брови Джил.
– Да, мисс. – Мужчина бросил взгляд на громаду центрального корпуса. – Проезжайте.
Он пошел назад к посту, спеша снова укрыться от крепнущего ветра. За его спиной я увидел винтовку. Возница тронул лошадей, и дом умалишенных начал надвигаться на нас. Вблизи он не казался таким гнетущим, хотя бы потому, что в узких окнах горел свет. И все же я испытывал некоторое беспокойство, Джил, видимо, тоже: больше она не заговаривала.
Едва мы выбрались на улицу, по крутым ступеням навстречу спустился высокий рыжий мужчина. Внимательные глаза из-под тяжелых бровей скользнули по нашим лицам.
– Констебль Соммерс? Доктор Шерборн, главный врач.
– Рад знакомству. – Я пожал жилистую руку. – Пусть при таких обстоятельствах.
– Следуйте за мной.
– А много сумасшедших у вас? – неожиданно подала голос Джил.
Я обернулся. Она стояла за моим плечом, еще бледнее, чем раньше. И куда только делся весь боевой запал и желание надо мной смеяться? Шерборн тоже окинул ее взглядом и чуть заметно улыбнулся.
– Не волнуйтесь, мисс, все уже заперты. К тому же, – он чуть сдвинул брови, – в том крыле, куда я вас провожу, в основном, лежачие больные. Некоторые наши врачи обоснованно называют это место «Мортариум».
– Мор…
– Умиральня, мисс. Как ни грустно признавать.
– Располагающе, – с отвращением буркнула Джил.
– Будьте сдержаннее, констебль Уайт, – произнес я. – И тактичнее.
Она вспыхнула, и мое настроение даже немного улучшилось. Надо почаще напоминать Джил о ее подчиненном положении. Хм… услышь это Лори, она не обошлась бы без какого-нибудь пошлого комментария и пары звонких смешков.
