Фелисия… Ставя мысленную галку, вздрагивая, но справляясь с собой, я спросил:
– У вас… не было родственника по имени Август?
Он кивнул.
– Думаю, его судьба тоже вас заинтересует.
– Для начала, – перебила Джил, – нас интересует, кто сказал вам обратиться к Эгельманну или Белл? Откуда вы знаете, что они замешаны в деле?
Этот вопрос я планировал придержать, поэтому сердито взглянул на напарницу. Но, переведя взгляд на Марони, я неожиданно увидел смятение. Мужчина пошевелил смуглыми пальцами, будто проверяя, слушаются ли они еще, и наконец с расстановкой ответил:
– Они сказали.
– Кто?
– Двое… – Он сдвинул брови. – Двое тоже охотятся.
– Двое? – Совершенно запутавшись, я посмотрел на Джил.
– Они не велели говорить.
– Полиция велит! – Я повысил голос. – Вы под защитой закона, до вас не доберутся, даже если…
– О нет. – Он усмехнулся. – Доберутся, если пожелают. Но им не нужно. Они хотят ее, не меня. Если вы узнаете что-то сейчас, план может сорваться, так они сказали.
– Мистер Марони, ваше упрямство…
– Спасет вашу шкуру. А я, – он нервно улыбнулся, – буду уверен, что тварь сдохнет. Простите, констебль, но ваше юное лицо не вызывает у меня доверия. Вас обведет вокруг пальца даже мышь, – так говорят на острове, где я родился.
– Я тоже так думаю, – одобрительно хмыкнула Джил.
Я одарил ее мрачным взглядом и вновь повернулся к Марони.
– Хорошо. К делу. Томасу Эгельманну нужно все, что вы знаете о Леди. Леди Сальери.
Марони удовлетворенно склонил голову.
Меченая. Давно
Некоторых людей Господь метит сразу. Особой печатью, не знаю еще, как это назвать. Уверен: у Него много печатей, для каждого – своя. У нее была адская. Она была сущим дьяволом – та девчонка. И я знал это еще до того, как ее изуродовало пламя. Кстати, ведь не каждого может изуродовать так избирательно – шрамы и ожоги у нее тянутся от края рта по щеке, до глаза, а вокруг глаза они похожи на розу. Уродливую розу из отслаивающейся кожи, запекшегося мяса и жил. Самого глаза тоже нет, только бельмо.
Всего этого, кроме бельма, не видно: она замазывает лицо. Мастер превращаться – в стариков и детей, мужчин и женщин. Она может стать выше, ниже, тоньше, толще. В каждом доме, в каждом городе у нее целые ящики маскарадного хлама. Она как тот тип, который вылезает из гробов и сбрасывает цепи
[48]. Иллюзионистка. Да, пожалуй, это подходит ей.
Но я начал не с того. Ведь вы ничего не знаете о нашей встрече. Так вот. Она была дьяволом, я понял это, когда она еще пятнадцатилетней чистюлей заявилась в трактир и спуталась с Августом. Подцепила его в сети. Вот так просто. Подцепила и положила в чужую постель.
Продавая мятежникам оружие, мы с братом неплохо наживались, но средства постоянно были в обороте. Денег хватило, лишь чтобы добраться до Лондона. Мы затаились. Мы ждали знака, что можно возвращаться. То есть, я ждал его в большей степени, Август рад был заглянуть в Англию. Его тянуло к Европе, в деле он больше дорожил деньгами, чем… улыбаетесь? Да, я помогал мятежникам не ради денег. Знаете, нас с братом воспитала женщина из Индии. Ее привезла наша мать-англичанка, когда убегала с отцом на Сицилию. Существа добрее я не встречал за всю мою жизнь. Индийский народ славный. Он не заслужил рабства. Впрочем, никакой народ его не заслуживает.
Фелисия предложила моему брату сомнительное дельце: приударить за ее матерью, парламентской клушей Хлоей Лайт. Девчонка хотела денег и, возможно, в дальнейшем шантажа, чтобы мать разрешила ей какой-то сомнительный брак. По крайней мере, она так говорила, хотя сейчас мне кажется, она лгала, уже тогда.
Я ничего не знал, пока не пошли разговоры. Я был против, но в конце концов, подумав, сдался. Деньги бы пригодились, да и заиметь своего человека в Парламенте… соблазнительная мысль. Если бы я и мешал, Август едва ли стал бы слушать. Он вовсю крутил роман с этой курицей, оказавшейся самой настоящей чертовкой, – так он говорил. Они не расставались ночами, иногда и днем; возвращаясь, брат бывал чертовски пьян. Я терпел, уверенный, что, как только они с девчонкой получат свое, мы уедем. Но кое-чего я не предвидел, и девчонка, кажется, тоже. Этот болван влюбился в свою курицу. Заявил, что вообще останется с ней. Не знаю, к чему бы это привело, но тут в доме Лайтов случился пожар. Оба сгорели заживо. Говорят, на той самой кровати, где занимались любовью.
Фелисия, маленькая бестия, выжила и явилась снова. Увидев, какой она стала, я не заподозрил ничего, лишь потом… Но я снова забегаю вперед.
Оказалось, она знает намного больше, чем я позволил Августу рассказать. Она потребовала от меня неожиданного, почти невозможного. Она хотела быть в деле и предлагала в обмен весьма многое. Деньги, а еще свои немалые знания химика. В наличии их я убедился быстро. Она мне кое-что оставила – удивительную взрывчатку, которую я в следующий вечер испытал в заброшенном доке. Мощную и легкую, в разы действеннее всего, чем мы располагали. Я догадывался, что это не все, и тоже… попался, попался, как идиот. Мы договорились.
Меня удивило, что девчонка захотела сначала вернуться в школу. После всего, что она сделала? К маленьким аристократкам? Смешно. Но что-то ей там было нужно, в этом Блумфилде, чем-то она дорожила. Спустя какое-то время мы осуществили ее план – подложить на кровать мертвую шлюху, изобразив самоубийство. Нелегко было, скажу я вам: пришлось обколоть ту девчонку морфием, привезти еще живой, убить чуть ли не на школьном дворе. Я рисковал. Ненавижу убивать, особенно женщин, особенно случайных. Но она напирала. С этой взрывчаткой, с перечислением моим доверенным людям кое-каких сумм она уже взяла меня за глотку. И крепко держала, крепко.
Опознавать «труп» было некому, кроме перепуганных дурочек из класса. Да и полиция не искала ничего подозрительного: они знали, что за год Фелисия Лайт потеряла мать, деньги, да еще что-то произошло с ее женихом. Самоубийство никого не удивило. Да и я постарался: девчонку подобрал одного возраста и роста, с такими же волосами.
Отныне мы почти всегда были вместе. Она последовала за мной в Индию, ее «химия» творила чудеса. Мы здорово трепали англичан: подрывали их форты, дороги, корабли. Конечно, это была капля в море, ведь, как ни печально, единого движения за свободу в Индии по сей день нет. И все же они стали бояться, как никогда. Если бы не чертов Эгельманн, боялись бы до сих пор. Хотел бы я знать, кто вывел его на нас, но… не о том.
Не стану скрывать: с бестией мы сблизились. Как союзники, потом – как любовники, хотя она скорее игралась. Чем больше я узнавал ее, тем непостижимее она казалась. Вроде с самого начала обладала умом взрослой – холодным, стратегическим. Лишь некоторая картинность поступков и слов еще выдавала в ней след бульварных книжек, столь любимых сопливыми юными леди. Но вскоре ушло и это. По сути… дьяволенок вырос в дьяволицу на моих глазах. И я ему помог. Забавно, да?
