Шайна сидела за стойкой, когда я пришла на работу в понедельник. Голова наклонена, черные шелковые волосы вуалью прятали ее лицо, и, подойдя ближе, я увидела, что она усердно красила ногти лаком. Кажется, черным. Я и не думала, что она вообще заметила, что я рядом, пока она не спросила, не поднимая головы:
– Слышала, что надвигается снежная буря? – Она ни на секунду не отвлеклась от маникюра. – Говорят, выпадет до шестидесяти сантиметров снега.
– Ага, – согласилась я и вспомнила, что об этом говорила мама Эрика.
– А может, ничего и не будет. – Она дует на ногти правой руки. – Помнишь, как в том году? Было все то же самое, но обещали до метра снега, а выпало всего сантиметров двадцать. – Она закатила глаза.
– Ага. – Хотя я не помнила, что было в прошлом году. Я пошла в заднюю комнату, чтобы повесить пальто и сумку. Мэри-Энн сидела у себя в офисе, дверь была открыта. Я ей махнула.
– Как прошло Рождество?
Она глянула на меня и вернулась к тому, над чем работала.
– Хорошо.
– Ладно. – Я и не ждала, что она спросит о моем. Она стала тихой и незаметной с тех пор, как уволила Луизу. И я пыталась ее понять и дать ей время. Нелегко увольнять друга, особенно того, с кем ты так долго проработал.
Снег пошел сразу после окончания смены Шайны, около трех часов. Сначала крошечные снежинки, будто кто-то сыпал рис из огромных корзин, как на свадьбе. Около четырех моим глазам предстал Айжа весь в снегу. И снега стало гораздо больше – это уже был не рис, а пышные, влажные зефирины, которые пристали к его волосам и объемистой зимней куртке.
Я кивнула ему, и он пошел к своему привычному месту за компьютером, кинув сумку. В пять позвонил Эрик.
– Расписание сбилось. Все пытаются выбраться из города. Приеду сразу, как смогу.
– Без проблем. Тут все в порядке. Не думаю, что все будет так плохо, как говорят.
Эрик что-то ответил, но на линии вдруг пошли помехи, и он отключился.
Я положила трубку, оглянулась и поняла, что мы с Айжей остались одни в библиотеке. Даже гольфист с подушкой ушел.
– Эй, – подошла я к мальчику. – Хочешь по-играть?
Он неуверенно посмотрел на меня.
– Давай, будет весело. Иди к стеллажам и возьми стопку книг. Штук пять-десять. Любых.
Я тоже взяла несколько, и мы сели на пол, окружив себя книгами. Я выбрала одну из них.
– А теперь я скажу тебе три предложения. Два из них я выдумаю, а одно действительно будет первым предложением этой книги. Ты должен будешь угадать, какое именно.
Айже понравилась идея, и мы играли где-то час. Мы так смеялись, что я даже не заметила, как открылась дверь, пока не услышала, как кто-то запыхавшийся крикнул:
– Я тут! Я тут.
Я обернулась и увидела Эрика, который согнулся пополам в дверях и еле дышал. Впрочем, это нельзя было точно понять, потому что вокруг нижней половины его лица был намотан шарф, а верхнюю закрывала шапка. Так что видно было только его глаза. Я встала и бросилась к нему, видя его широко распахнутые глаза, слыша сбивчивое дыхание, я боялась, что у него мог случиться сердечный приступ.
– Ты в порядке? Что случилось?
Он выпрямился и прошел чуть дальше, разматывая заснеженный шарф. В нескольких шагах от меня он остановился. И ответил на мои вопросы своими.
– Ты на улицу смотрела? Ну и метель! Я оставил машину в трех кварталах отсюда, на Принс-стрит. – Освещение замигало, усиливая эффект от его слов. – Ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Мне повезло, что я не заблудился по пути сюда.
Любопытство заставило меня выглянуть за дверь. Я не смотрела в окно с тех пор, как стемнело, с час назад. Я смотрела в ночь и не верила своим глазам. Не было видно фонаря на углу парковки, но мягкого света хватало на то, чтобы понять, что мир укрыт белой периной. Нельзя было отличить белое небо от покрытого белым снегом асфальта.
Прищурившись, я пыталась разглядеть очертания моего велосипеда на стойке, но уже у двери ничего не было видно.
– Где твоя машина? Нам нужно до нее дойти. В такую погоду! – будто бы его эта мысль не касалась.
Он замер, брови подняты, пальто повисло на руках.
– Эм. Мы никуда не пойдем. Во всяком случае, не сегодня.
Это все звучало так зловеще, словно сцена из фильма ужасов, что я не могла сдержать смеха.
Айжа вмешался своим тоненьким голоском:
– Готов поспорить, что электричество вот-вот…
И оно это сделало. Выключилось, заставив Айжу замолчать, будто бы оно контролировало и его голос. Я не шевелилась. Темно, хоть глаз выколи, я не видела ничего.
– Эрик? – Я ждала, пока глаза привыкнут к темноте, чтобы увидеть хотя бы очертания.
В ответ услышала крик, душераздирающий, леденящий, от него волоски на шее встали дыбом.
Глава двадцать первая
Эрик
– Айжа! – крикнул я, ища свой мобильный телефон. Я вытащил его из кармана, но он выскользнул из руки на пол.
Вой не смолкал. И звучало это так же, как в ту ночь, когда я рассказал ему про Динеша.
– Ты в порядке? Ты поранился?
Я встал на колени и начал ощупывать все вокруг себя. И тут надо мной справа послышался визг, влившись в общую какофонию.
– Прости, не знал, что это твоя нога, – извинился я перед Джубили, тут же убрав руку. – Я телефон искал.
Но не знаю, услышала ли она меня: Айжа так громко кричал, что у меня возникло ощущение, будто я на концерте каких-то металлистов, вопящих в микрофоны. И крик бьет по ушам.
– Вот он! – Я нащупал телефон. И в тот момент, когда я уже почти включил фонарик, в комнате вдруг стало тихо.
– Айжа? – Я включил подсветку и пошел туда, откуда, по моим прикидкам, слышался шум. Его там не было. Я осветил телефоном все вокруг, включая Джубили. У нее были большие, перепуганные глаза.
– Просто стой тут. – Я поднял руку.
– Кажется, где-то тут был нормальный фонарик. Пойду посмотрю.
Отличная идея. Кроме одного момента…
– Ты же ничего видеть не будешь!
– Мой телефон лежит на стойке.
– Ладно. – Я осветил ей путь, чтобы она могла дойти до стойки. Увидев, что она добралась до стола и включила фонарик на своем телефоне, я опять развернулся к стеллажам.
– Айжа, ты где? Выходи сейчас же, – произнес я самым строгим из своих голосов, пытаясь не показывать того, как я сильно волнуюсь.
Я услышал всхлип и пошел к полкам. Светил на каждую, пока наконец в четвертом ряду не заметил его, свернувшегося в клубок, спиной прижавшегося к книгам. Он поднял на меня глаза и прищурился от света. Щеки были мокрые от слез.
