– Ты все слышала?
Она кивнула.
– Бóльшую часть. То есть последние два года он считал, что он виноват в смерти родителей?
– Да. – Я опустил голову.
Я чувствовал себя виноватым в том, что не поговорил с ним о родителях раньше, что не задал верных вопросов. Но все уже было позади, и мне стало легче.
Она поднесла руку к сердцу.
– Какой славный мальчишка.
– Я знаю.
Мы оба смотрели на свет.
– Жаль, что это не настоящий костер. Я замерзаю. – Она потерла ладони в перчатках.
Я кивнул.
– Мы могли бы попрыгать. Разве это не разгоняет кровь и все такое?
– Тогда лучше делать это голыми.
Я смотрел на нее, не уверенный в том, что расслышал ее верно.
– Что?
Она пожала плечами:
– Если люди застряли на холоде, например в походе, нужно снять с себя все и прижаться друг к другу под одеялом или в спальном мешке. Чем больше вы будете соприкасаться кожей, тем лучше, так можно будет передать тепло одного человека другому.
У меня губы пересохли, и я понял, что слушаю с открытым ртом. Я пытаюсь выкинуть из головы обнаженную Джубили, но это непосильная задача. А потом другая мысль пришла мне в голову, и я рассмеялся.
– Что такого смешного?
– Это до ужаса иронично. То, что может спасти тебя от переохлаждения, может тебя и убить.
Она хмыкнула.
– Лучше не ходи в походы, – сказал я.
Я вообще-то хотел пошутить, но тишина затянулась, и я пожалел о сказанном. Я всего лишь напомнил ей еще об одной вещи, которую она не может делать, будто бы она сама об этом не знала. А потом я задумался, знает ли она о том, что я хочу сделать, но не могу. Знает ли о том, что у меня перехватывает дыхание, когда она просто рядом, что я мечтаю о том, как запущу пальцы ей в волосы, как голыми руками буду касаться ее кожи, даже если это будет всего лишь изгиб локтя. И о том, что для меня это будет чистой радостью. И я больше не могу держать это все в себе.
– Я хочу тебя коснуться, – выдохнул я.
Она не ответила. Мы смотрели на свет, как на огонь костра. Минуты проходили, и я уже сомневался, сказал ли это вслух или, может, надо было сказать еще раз.
А потом она заговорила:
– Есть возможное лечение.
Мне вдруг стало нечем дышать.
– Правда?
Она кивнула, но в глаза мне не посмотрела. Я ждал, что она скажет что-то еще, и время вдруг замедлилось. Каждое движение давалось с трудом, а сердце стучало со скоростью ходьбы девяносточетырехлетней старушки.
– Доктор Чен, мой лечащий врач, аллерголог-эксперт из Нью-Йорка. Она хочет попробовать иммунотерапию.
Джубили в общих чертах объяснила, что это, и что это может занять год, если не больше, просто на то, чтобы выделить белок, на который у нее аллергия.
Я обдумывал все это, и сердце чуть совсем не остановилось, когда я открыл рот, чтобы задать этот вопрос. Не знаю почему, но мне казалось, что от ответа зависит все равновесие моей жизни. Я сглотнул.
– И ты это сделаешь?
Она тянула с ответом. Стало так тихо, что я слышал ее еле заметные вдохи и выдохи. Телефон завибрировал, и мы оба подпрыгнули. Я взял мобильный в руки. Это Конни.
Ты как там? Я все еще у тебя. Останусь тут на ночь.
Я так рад тому, что, когда расписание поездов пошло к черту, я подумал наперед и попросил ее выгулять Руфуса, на случай, если я приду домой поздно. Я и думать не мог о том, что вовсе не приду домой. Я быстро набрал ответ, где я. Когда я нажал «отправить», я услышал выдох Джубили, но теперь в нем были слышны два слова.
– Мне страшно.
Я повернулся к ней:
– У нас все будет в порядке. – Я чуть придвинулся, чтобы успокоить ее тем, что я рядом, во всяком случае, себе я сказал именно это. – Уверен, что как только снег перестанет идти, улицы почистят. Может, даже к утру.
– Нет, – шепнула она.
И тогда до меня дошло, о чем она говорит. Чего боится.
– Почему?
Она закусила нижнюю губу.
– Я не знаю. Когда я была маленькой, только об этом и мечтала. Быть нормальной. – Она хмыкнула. – Что бы это ни значило. Но теперь… – Джубили подыскивала нужные слова. – Помнишь, как в «Девственницах-самоубийцах» у мальчиков было свое представление, кем были сестры Лисбон? Но они на самом деле их не знали. Они всего лишь восхищались ими издалека, и в итоге так их возвеличили, что те превратились в восхитительных существ, которыми на самом деле девочки никогда бы не смогли стать.
Я покачал головой, пытаясь осмыслить ее метафору.
– Ты так много мечтала о жизни без аллергии, что теперь боишься, что реальность окажется не такой, как ты ожидала? Как в твоей истории про тибетских монахов?
Она медленно кивнула, смаргивая слезы.
– И что, если я пройду через все это, а оно не сработает? Что, если все будет впустую?
Я подался ближе, пытаясь поймать ее взгляд при свете телефона.
– А если сработает?
Она покачала было головой, и, прежде чем сам я успел остановиться, я протянул руку и коснулся ее щеки, хотел ее успокоить. К счастью, на мне были перчатки. Она на меня не смотрела.
– Что, если это все изменит? – шепнул я.
Наконец при свете телефона я увидел, как она на меня посмотрела.
Она не отрывала взгляда, ища, спрашивая, но я не отвернулся. И тогда библиотека, ковер, на котором мы сидели, само время куда-то уплыло, и я растворился. В своих мыслях, в ее глазах. В ней. Я хотел ее поцеловать. Нет, это неправда. Я хотел вкусить ее. И в ту секунду, когда я понял, что я уже не могу, не буду сдерживаться, она отшатнулась от моей руки, прервав этот транс. И я сидел, руки мерзли, и мне стало так стыдно от того, что я хотел сделать, от того, как я потерял выдержку. Я дышал так, будто только что пробежал три мили, так что я откинулся на стеллажи, пытаясь успокоить бешеный пульс. И тогда я заметил, что она тоже еле дышит. Ее пальцы были прижаты к груди и поднимались и опускались вместе с ней. И впервые я подумал о том, что, может быть, для нее это так же тяжело, как и для меня. От этой мысли стало чуть легче.
Тишина окутала нас, когда я медленно отодвинулся, и теперь между нами уже были не сантиметры, а добрых полметра. Когда я точно уверился в том, что голос вдруг не даст слабину, я нарушил эту тишину.
– Эй, Джубили?
– Да?
– В следующий раз, когда захочешь обсудить что-то серьезное, можешь пропустить всю эту чушь с литературными метафорами. Знаешь, для меня это уже сложновато.
