вот пришла и так же быстро ушла пора летнего солнцестояния (когда, кстати говоря, у Мюмлы родилась ещё одна дочка, которую назвали Мю, что означает «меньше-не-бывает»), цветы распустились и стали яблоками или ещё чем-нибудь вкусным и были съедены, и меня, уж сам не знаю как, затянуло в опасную трясину повседневности, вплоть до того, что я посадил бархатные розы на капитанском мостике моей рубки и начал играть в пуговицы с Шусселем и Самодержцем.
Ничего не происходило. Привидение сидело в углу у печи и вязало тёплые воротнички и носки — самое успокоительное занятие для привидений с расшатанными нервами. Поначалу оно действительно очень ловко пугало подданных Самодержца и очень радовалось, но вскоре забросило это дело, заметив, что подданным нравится, когда их пугают.
Дочь Мюмлы врала всё отчаянней, и всякий раз ей удавалось меня провести. Однажды она выдумала, что дронт Эдвард случайно раздавил Самодержца! К сожалению, я всегда верю тому, что мне говорят, и поэтому очень обижаюсь, узнав, что меня провели или же повеселились за мой счёт. Если я сам кое-где преувеличиваю, то делаю это искренне!
Дронт Эдвард иногда навещал нас и по старой привычке бранился, стоя в прибрежных волнах. Юксаре бранился в ответ, а в остальное время только ел, спал, загорал, хохотал с Мюмлой и лазил по деревьям, и я ни разу не заставал его ни за какими другими занятиями. Поначалу он ещё лазил через каменные изгороди, но вскоре ему надоело, потому что выяснилось, что это не запрещено. Юксаре утверждал, что чрезвычайно доволен своей жизнью.
Иногда я видел, как мимо проплывают хаттифнаты, и потом до самого вечера предавался меланхолии.
Всё это время во мне росло беспокойство и подталкивало меня к тому, чтобы, так сказать, вырваться из опостылевшей благополучной и вялой жизни.
И вот наконец это свершилось.
У двери рубки собственной персоной стоял Фредриксон в капитанской фуражке. Только теперь на ней красовались два позолоченных крылышка!
Я сбежал по лестнице и закричал:
— Фредриксон! Привет! Ты заставил его полететь?
Фредриксон помахал ушами и кивнул.
— Ты кому-нибудь об этом рассказывал? — с колотящимся сердцем спросил я.
Он помотал головой. И в этот миг я снова стал искателем приключений, жажда жизни вернулась ко мне, я сделался взрослым, красивым и сильным! Подумать только, Фредриксон мне первому рассказал о том, что его изобретение готово! Самодержец и тот ещё об этом не знает.
— Скорей! Скорей! — кричал я. — Собираем вещи! Я раздам своё имущество — бархатные розы и дом! О Фредриксон, я лопаюсь от нетерпения и новых идей!
— Это хорошо, — сказал Фредриксон. — Но сперва будет церемония открытия и пробный полёт. Мы не можем лишить Короля праздника.
Пробный полёт должен был состояться в тот же вечер. Преображённый корабль стоял на возвышении перед троном, укрытый красной тканью.
— Чёрная была бы наряднее, — заметило моё привидение, яростно стуча спицами. — Или серая, как полуночный туман. Цвет ужаса, сами знаете.
— Свят-свят! — воскликнула Мюмла, которая привела на церемонию всех своих детей. — Привет, дорогая! Ты уже видела своих самых младших братьев и сестёр?
— Мама, ты опять нарожала новых детей? — спросила дочь Мюмлы. — Скажи им, что их старшая сестра — принцесса Королевской вольной колонии и полетит вокруг Луны на летающем корабле!
Вытаращив глаза, младшие братья и сёстры стали кланяться и делать книксены.
Фредриксон то и дело залезал под красную ткань, чтобы проверить, всё ли в порядке.
— Что-то застряло в выхлопной трубе, — пробормотал он. — Юксаре! Поднимись на борт и запусти большой раздувальный мех!
Мех заработал, и вскоре из выхлопной трубы вылетела каша, угодив Фредриксону прямо в глаз.
— Странно, — сказал он. — Овсянка!
Дети Мюмлы заверещали от восторга.
— Простите! — выкрикнул Шуссель, чуть не плача. — То, что осталось от завтрака, я выкинул в чайник, а не в выхлопную трубу!
— Ну, как тут дела? — спросил Самодержец. — Можем ли мы начинать нашу торжественную речь, или вам не до того?
— Это всё моя малышка Мю, — восторженно объяснила Мюмла. — Уникальное дитя! Вылить кашу в выхлопную трубу! Нет, ну надо же!
— Ничего страшного, госпожа, — сдержанно сказал Фредриксон.
— Так мы можем начинать или не можем? — спросил Король.
— Начинайте, ваше величество, — сказал я.
Отзвучала туманная сирена, вперёд выступил добровольный духовой оркестр хемулей, и Самодержец под ликование толпы взошёл на трон. Когда крики стихли, он сказал:
— О наш чокнутый древний народ! Пользуясь случаем, скажем вам несколько глубокомысленных слов. Взгляните на Фредриксона, королевского придворного изобретателя сюрпризов. Сегодня вам откроется самое великое его изобретение, призванное бороздить землю, воду и воздух! Хорошенько поразмыслите над этим творением дерзкой мысли, пока будете копошиться в своих норках, грызть, копать, хлопотать и пороть чепуху. Мы всё ещё ждём от вас великих свершений, о вы, злополучные, горемычные, горячо любимые наши подданные! Пусть с вашей помощью наши горы озарятся блеском и славой, а если это вам не под силу, то хотя бы крикнем «ура» в честь героя этого дня!
И народ закричал так, что земля задрожала.
Хемули заиграли Королевский праздничный вальс, и под дождём из роз и японских жемчугов Фредриксон вышел на середину и потянул шнурок. Какой миг!
Красная ткань скользнула вниз.
Но взорам открылся не старый корабль, а крылатый механизм из металла, незнакомая, чудна́я машина! Меня охватила меланхолия. Но вдруг я увидел то, что примирило меня с новым обликом нашего корабля: ультрамарином на нём было выведено имя. Корабль по-прежнему назывался «Морзкой оркестор»!
Хемули затрубили «Гимн Самодержца», ну, вы знаете, где в припеве поётся «Вы этого никак не ожидали, ха-ха!», и Мюмла до того растрогалась, что пустила слезу.
Натянув фуражку на уши, Фредриксон поднялся на борт в сопровождении Королевской вольной колонии (всё ещё под дождём из роз и японских жемчугов), а следом на «Морзкой оркестор» хлынули Мюмлины дети.
— Простите! — закричал вдруг Шуссель и поскакал вниз по сходням. — Нет, я боюсь! Подняться в воздух! Меня опять укачает! — И растворился в толпе.
Машина задрожала и заворчала. Дверь уже была закрыта и задраена, и «Морзкой оркестор» неуверенно качнулся на своём возвышении. А в следующий миг подскочил, да так резко, что я полетел кувырком.
