— Очень! — воскликнул Клипдасс.
Я сел на землю, слегка озадаченный.
— Пожалуйста, скорее открывай посылку! — крикнул Шуссель.
Клипдасс торжественно перегрыз верёвочку, и мы увидели фотографию тётки Хемулихи в натуральную величину и в облике королевы клипдассов.
— Нос на месте! — закричал Шуссель. — Как я рад! О, какое счастье!
— Дорогой, посмотри на эту рамку, — сказала Муссель.
Мы все принялись разглядывать рамку и в один голос воскликнули:
— О!
Рамка была из настоящего испанского золота, с розочками из топаза и хризолита в каждом углу. Фотографию окаймлял ряд маленьких бриллиантов (а обратная сторона рамки была украшена скромной бирюзой).
— Как ты думаешь, можно их сковырнуть? — спросила Муссель.
— Конечно! — в экстазе воскликнул Шуссель. — Помнится, кто-то нам подарил шило.
И тут бухту огласил страшный крик:
— Семь сотен морр в моей норе! Я всё утро жду, что меня угостят кофе, но нет, никто из вас даже не вспомнил о старине Эдварде!
Как-то раз, через несколько дней после того, как Муми-папа поведал о свадьбе Шусселя, всё семейство сидело на веранде. Был ветреный сентябрьский вечер. Муми-мама приготовила тодди с ромом и бутерброды с патокой, и всё вокруг выглядело совершенно по-особенному, как бывает только в самых торжественных случаях.
— Ну-у? — сказала мама, и в её голосе слышалось радостное предвкушение.
— Мой труд окончен, — сказал папа смущённо. — Последние слова были записаны сегодня вечером без четверти семь. Последняя фраза… Да что там, сами решите, что вы о ней думаете!
— А там ничего не говорится о твоей разгульной жизни у хаттифнатов? — спросил Снусмумрик.
— Нет, — сказал папа. — Это ведь поучительная книга.
— Вот именно! Потому-то и надо было об этом написать! — возмутился Снифф.
— Тише, тише, — сказала Муми-мама. — Наверное, там скоро появлюсь я? — добавила она и сильно покраснела.
Муми-папа сделал три больших глотка и сказал:
— Именно. Слушай внимательно, сын мой, потому что в последней части повествуется о том, как я нашёл твою маму.
И он открыл книгу и начал читать:
Наступила осень, зарядили серые дожди и затянули остров Самодержца непроницаемой серой завесой.
Я не сомневался, что наша славная вылазка на «Морзком оркесторе» была лишь началом большого путешествия. Но я ошибался. Это и была высшая точка наших приключений, кульминация, не имевшая продолжения. Как только Фредриксон вернулся домой и суматоха, сопровождавшая свадьбу Шусселя, поулеглась, Фредриксон принялся усовершенствовать своё изобретение. Он без конца переделывал, достраивал, обустраивал, шлифовал, оттачивал и красил, и в конце концов «Морзкой оркестор» стал походить на парадную гостиную.
Иногда Фредриксон совершал небольшие увеселительные круизы с Самодержцем или с гражданами Королевской вольной колонии, но всегда возвращался к ужину.
Я мечтал отправиться в путь, я чах от тоски по большому миру, который ждал меня. Дождь тем временем лил всё сильнее, а Фредриксон всё возился: то было что-то не так с рулём глубины, то с освещением, то с картером двигателя.
А потом пришли большие шторма.
Домик Мюмлы унесло, её старшая дочь простудилась от спанья под открытым небом. Банка Шусселя протекала. Лишь у меня был настоящий дом с хорошей печкой. И что же? Разумеется, вскоре вся компания переехала ко мне. И, естественно, с прибавлением семейных забот моя тоска лишь нарастала.
Нет таких слов, которые сполна описали бы все напасти, поджидающие тех, чьи друзья женились или стали придворными изобретателями. Ещё вчера вы были рисковыми любителями приключений: стоило вам заскучать, как вы готовы были бросить всё и пуститься в путь, ткнув пальцем в любое место на карте. Весь мир лежал перед вами, как на ладони… И вдруг вашим друзьям это стало неинтересно. Они хотят жить в тепле. Они боятся дождя. Они коллекционируют громоздкие вещи, которые не умещаются в чемодан. Они говорят лишь о пустяках. Они предпочитают не принимать внезапных решений и не делать всё наоборот. Раньше они ставили паруса, а теперь мастерят полочки для фарфора. О, разве можно говорить об этом без слёз!
А самое страшное, что они и меня этим заразили, и чем уютнее мы сидели с ними у огня, тем труднее было снова почувствовать себя свободным и дерзким, как орлан-белохвост. Дорогие читатели, понятны ли вам мои рассуждения? Я сидел в четырёх стенах, но мысли мои витали далеко, и вскоре совсем позабыл, кто я такой. Я был никто, а вокруг — только ветер и дождь.
В тот особенный вечер, о котором я расскажу, стояла жуткая погода. Крыша скрипела и трещала, налетевший с юго-запада шторм то и дело загонял дым обратно в трубу, а дождь тысячью мелких ног топотал по веранде (я переделал капитанский мостик в веранду и вы́резал на перилах узор из сосновых шишек).
— Мама! Почитай нам! — попросили, лежа в кроватках, Мюмлины дети.
— Конечно! — согласилась Мюмла. — На чём мы остановились?
— Инспектор-Твигс-медленно-подкрался-ближе! — закричали дети.
— Отлично, — сказала мама. — Инспектор Твигс медленно подкрался ближе. Что это там блеснуло — уж не дуло ли револьвера? Преисполненный хладнокровной решимости, чувствуя себя орудием в карающей длани закона, он скользнул вперёд, замер, сделал ещё несколько шагов…
Я слушал вполуха — этот рассказ я слышал бессчётное число раз.
— Хорошая история, — сказало привидение.
Оно вышивало мешочек для хранения пустых катушек от ниток (белые кости на чёрной фланели), то и дело поглядывая на часы.
Шуссель сидел у огня, держа за лапку Муссель. Юксаре раскладывал пасьянс. Фредриксон лежал на животе и рассматривал картинки в книжке «Путь через Океан». Было уютно и тихо, настоящая семейная жизнь, и чем больше я смотрел на это, тем сильнее меня охватывала тревога. Я почувствовал неприятный зуд в ногах.
Морская пена окатывала чёрные дребезжащие окна.
— Оказаться в море в такую ночь… — задумчиво проговорил я.
— Восемь по Бофорту, — отозвался Фредриксон, не отрывая глаз от волн в своей книжке-картинке.
— Пойду посмотрю на шторм, — пробормотал я и выскользнул в дверь с подветренной стороны.
Я немного постоял, прислушиваясь.
В окружавшей меня темноте не было слышно ничего, кроме грозного грохота валов. Я потянул носом воздух с моря, прижал уши и вышел на ветер.
Шторм с рёвом набросился на меня, и я зажмурился, опасаясь увидеть то невыразимо жуткое и ужасное, что можно встретить ненастной осенней ночью. То страшное и кошмарное, о чём лучше не думать…
