И Шуссель с некоторым удовлетворением начал раскладывать свою коллекцию по новой системе, в то время как «Морзкой оркестор» скользил дальше по реке, медленно перебирая колёсами. Я сел рядом с Фредриксоном и сказал:
— Надеюсь, мы больше не встретим дронта Эдварда. Как думаешь, он жутко на нас разозлился?
— А то, — отвечал Фредриксон.
Глава третья,
в которой я рассказываю о своём первом подвиге — спасении утопающих — и о его волнительных последствиях, делюсь несколькими соображениями и описываю поведение клипдассов
ружелюбный зелёный лес кончился. Всё сделалось огромным, странным и незнакомым; по отвесным берегам бродили уродливые животные, которые мычали и фыркали нам вслед. Хорошо, что на «Морзком оркесторе» было два таких ответственных члена экипажа, как я и Фредриксон, — а то ведь Юксаре ни к чему не относился серьёзно, а интересы Шусселя не простирались дальше кофейной банки. Банку мы поставили на носу корабля, где она стала понемногу подсыхать на солнце. Самого Шусселя нам так и не удалось отчистить, и он навсегда приобрёл слегка розоватый тон.
Наш корабль медленно шлёпал вперёд, украшенный моей золочёной луковкой. Золотая краска, естественно, нашлась у Фредриксона — было бы странно, если бы в его хозяйстве на борту не оказалось такой важной вещи.
Обычно я сидел в рубке, глядя, как мимо проплывают берега со всевозможными странностями, и время от времени постукивая по барометру, или же ходил взад-вперёд по капитанскому мостику и думал.
Больше всего я думал о том, как потрясена была бы Хемулиха, увидев меня — искателя приключений и совладельца корабля. И поделом ей, честно говоря!
Однажды вечером мы вошли в глубокую пустынную бухту.
— Не нравится мне эта бухта, — сказал Юксаре. — У меня от неё Предчувствия.
— Предчувствия! — повторил Фредриксон тоном, который не поддаётся описанию. — Племянник! Бросай якорь.
— Сейчас, сию секунду! — крикнул Шуссель и выкинул за борт большую кастрюлю.
— Это был наш ужин? — уточнил я.
— О да, к несчастью! — воскликнул Шуссель. — Простите! В спешке так легко ошибиться! Я слишком разволновался… Но я угощу вас желе — вот бы только его найти…
Это происшествие очень точно характеризует шусселей.
Юксаре стоял на палубе, устремив горящий взор в сторону берега. Сумерки быстро опускались на гребни гор, которые катились к горизонту, подобно гладким одиноким волнам.
— Ну, как твои Предчувствия? — спросил я.
— Тихо! — сказал Юксаре. — Какие-то звуки…
Я навострил уши, но не разобрал ничего, кроме лёгкого шелеста ветра, долетевшего с суши, в снастях «Морзкого оркестора».
— Вроде ничего не слышно, — сказал я. — Давай зажжём керосиновую лампу.
— Я нашёл желе! — закричал Шуссель и выскочил из банки с миской в лапах.
В этот миг вечернюю тишину прорезал леденящий душу звук — жалобный, но таящий угрозу вой, от которого каждый волосок на загривке встал дыбом. Шуссель вскрикнул и выронил желе на палубу.
— Это Морра, — сказал Юксаре. — Поёт свою охотничью песню.
— Она умеет плавать? — спросил я.
— Никто не знает, — ответил Фредриксон.
Морра охотилась высоко в горах. Я никогда не слышал более пронзительного и одинокого звука. Он затихал и снова приближался, потом опять исчезал… Когда Морра замолкала, становилось ещё жутче. Я представлял себе, как в свете восходящей луны парит над землёй её тень.
На палубе похолодало.
— Смотрите! — крикнул Юксаре.
Кто-то выскочил на берег и заметался по мелководью.
— Будет съеден, — мрачно заметил Фредриксон.
— Но только не на глазах у муми-тролля! — с чувством воскликнул я. — Я спасу его!
— Не успеешь, — сказал Фредриксон.
Но я уже принял решение. Я вскочил на фальшборт и сказал:
— Могилы безымянных искателей приключений не украшают венками. Но поставьте в память обо мне хотя бы небольшой гранитный камень с изображением двух скорбящих хемулей!
А потом прыгнул в чёрную воду, поднырнул под кастрюлю Шусселя, которая сказала «бьонг!», выкинул из неё мясное рагу, сохраняя недюжинное хладнокровие, и стремительно поплыл к берегу, носом толкая кастрюлю перед собой.
— Мужайся! — крикнул я несчастному. — К тебе на помощь спешит муми-тролль! О, несправедливый мир, где моррам дозволено пожирать всех, кого заблагорассудится!
Наверху, на склоне горы, заскрежетали камни… Охотничья песнь Морры стихла, и теперь слышалось лишь жаркое пыхтение — всё ближе, ближе…
— Лезь в кастрюлю! — крикнул я несчастному.
Он прыгнул прямо в кастрюлю, и та ушла в воду по самые ручки. В темноте кто-то вцепился в мой хвост… я отдёрнул его… Ха! Славные подвиги! Безвестные деяния! И я пустился в историческое плавание к «Морзкому оркестору», где меня в тревоге ждали друзья.
Тот, кого я спас, был тяжёлый, очень тяжёлый.
Я плыл изо всех сил, вращая хвостом и ритмично двигая животом. Словно муми-вихрь, взлетел я над водой, был втянут на борт, шлёпнулся на палубу и вытряхнул спасённого из кастрюли, а оставшаяся на берегу Морра воем избывала свою досаду и голод (потому как плавать она всё-таки не умела).
Фредриксон зажёг керосиновую лампу — поглядеть, кого же я спас.
Это был страшный миг, едва ли не самый страшный за всю мою бурную молодость. Передо мной на мокрой палубе сидел не кто иной… точнее, не кто иная, как Хемулиха! Как говаривали в те времена: вот тебе и здрасьте!
Я спас Хемулиху.
В порыве неосознанного ужаса я поднял хвост под углом в сорок пять градусов, но, вспомнив, что я теперь вольный муми-тролль, беспечно выпалил:
— Приветик! Ничего себе! Вот так сюрприз! Кто бы мог подумать!
— Подумать что? — спросила Хемулиха, выгребая рагу из своего зонтика.
— Что я вас спасу, тётенька, — изумлённо проговорил я. — Ну то есть что вы, тётенька, будете спасены мною. Вы, тётя, получили моё письмо?
