Когда включилось аварийное освещение, мы попытались включить то или другое оборудование, но обнаружили, что все электрические устройства обесточены и не работают. Несмотря на всю тяжесть ситуации, все восприняли случившееся относительно спокойно, ожидая приказов нашего командира.
Спустя минуту, однако, поступили новые плохие известия: из кормового отсека сообщили, что там наблюдается несколько течей. Ланге приказал эвакуировать людей из отсека и задраить водонепроницаемую дверь в переборке.
Как только это было сделано, поступил новый, еще более тяжелый доклад: рулевой сообщил, что горизонтальный руль направления заклинен. Наша лодка была в состоянии описывать циркуляции на правый борт, не подчиняясь другому управлению. На этот случай существовал, правда, вспомогательный штурвал управления рулем, но воспользоваться им можно было только из эвакуированного кормового торпедного отсека.
Когда экипажу стало известно, что мы потеряли управление лодкой, нам стало совершенно ясно, что наша любимая U-505 обречена. Ланге приказал всплыть на поверхность океана. Старик не хотел говорить нам, что так или иначе для всех нас война будет закончена.
Единственный вопрос беспокоил наше сознание – когда именно командир прикажет покинуть корабль. Но чтобы сделать это, мы сначала должны были подняться на поверхность. Никто, кроме тех, кто находился в центральном посту управления, не знал, что наша лодка по-прежнему погружается в неконтролируемом состоянии. Мы отчаянно пытались сделать что-нибудь, чтобы остановить падение лодки и начать ее подъем к поверхности, однако вскоре мы сообразили, что вертикальные рули тоже заклинены в положении на погружение, а балластные цистерны не реагируют на продувку. Мы пытались проделать каждый трюк, описанный в инструкции, чтобы закачать достаточно воздуха в балластные цистерны, прежде чем мы достигнем такой глубины, где нас просто раздавит давление воды. Что-нибудь должно было сработать, потому что наша лодка поначалу постепенно остановилась, а потом мы начали подниматься к поверхности. Я не мог себе представить, до какой глубины мы провалились.
Каждый из нас предполагал, что мы получим приказ «покинуть корабль», как только достигнем поверхности воды. Однако существовал еще шанс, что наш командир отдаст вместо этого приказ «занять боевые посты». Разумеется, нам приходилось слышать много историй о том, как поврежденная подводная лодка всплывала и была вынуждена вступить в бой на поверхности с одним эскортным кораблем, однако не так уж много этих историй заканчивались счастливо для экипажа лодки.
В нашем случае нам противостояло полдюжины вражеских эсминцев, поддерживаемых военными самолетами. Это было невозможное соотношение – даже для подводной лодки в отличном состоянии. Основа ситуации была в том, что мы находились далеко не в идеальном состоянии. Лодка не могла управляться ни по горизонтали, ни по вертикали, кормовые торпедные аппараты были заблокированы, а прочный корпус имел течь. Даже самый салага юнга сказал бы, что мы имеем нулевой шанс на победу. Только если командир сошел с ума или был бы мясником-любителем, он мог бы раздумывать, не отдать ли своему экипажу приказ сражаться в таких условиях. Но все-таки решение принять должен был Ланге, и мы в центральном посту считали делом чести не пытаться покинуть лодку, пока не отдан соответствующий приказ.
Наши электромоторы работали отлично, но из-за изогнутых лопастей рулей глубины старая U-505, казалось, медлила возвращать нас к поверхности. Чтобы всплыть, нам понадобилось, пожалуй, минута или две, но нам они показались вечностью.
Как только верхняя часть мостика показалась над водой, мы тут же услышали похожие на удары колокола «клики» вражеских пуль, попадавших в нашу боевую рубку. Спустя пару мгновений прибыли и более мощные послания. Вся наша лодка заколебалась от ударов артиллерийских снарядов и взрывов глубинных бомб, потрясших весь ее корпус. Я не стыжусь признаться, что я перепугался. Я чувствовал себя как пойманная в ловушку крыса – боялся предстать перед шквалом огня, обрушившегося на лодку снаружи, и в то же время прекрасно представлял себе, что через минуту наша лодка и все, кто находятся в ней, отправятся в последнее путешествие на дно.
В тяжелом кризисе, подобном наступившему, есть только один человек, который может сломать инерцию страха и нерешительности, охватившую экипаж: командир лодки. Ланге был не из тех людей, которые будут просить кого-нибудь сделать то, что может сделать только он сам. Он не колебался ни секунды. Отодвинув в сторону вахтенных, Ланге принял решение, что он первым поднимется по скоб-трапу на мостик, чтобы разобраться в ситуации, несмотря на всю опасность.
Представлялось, что тот, кто появится на мостике, будет тут же сметен вражеским огнем, но наш Старик знал, что его долг обязывает его оценить ситуацию самому и решить, должны ли мы сражаться или же немедленно покинуть корабль. Он открыл люк и отважно поднялся на мостик, тесно сопровождаемый нашим старпомом Паулем Майером и вахтенной группой мостика.
В одно мгновение ока наш командир был ранен осколками снаряда, который попал на верхнюю палубу. Мгновение спустя рой истребителей спикировал и обстрелял боевую рубку из крупнокалиберного пулемета. Большинство вахтенных на мостике были ранены, но несколько ребят все же добрались до зенитных орудий и ответили огнем на огонь истребителей. Пауль Майер пытался открыть огонь из одного из зенитных орудий, но тоже был ранен и упал на палубу, кровь потекла по его лицу.
Несмотря на устрашающие раны ног от осколков, Ланге добрался до открытого люка в боевую рубку и крикнул нам приказ разрушить и покинуть корабль. Этого только и надо было услышать Еноту, нашему старшему механику. Он стоял справа от меня, когда начал кричать:
– Всем прочь! Прочь! Мы тонем!
Большая толпа членов экипажа из кормовых отсеков неожиданно пронеслась сквозь центральный отсек управления, чтобы подняться по скоб-трапу на мостик. Я мог четко различать крики боли людей, раненных пулеметным огнем, когда они выбирались на верхнюю палубу.
Большая часть из нас, несших вахту в центральном посту, осталась на месте, чтобы убедиться, что приказ на затопление лодки выполнен. Мы ждали появления Хаузера, нашего старшего механика, поскольку нам надо было убедиться, поставил ли он подрывные заряды. Но его нигде не было видно. Мы быстро сообразили, что Енот уже прыгнул за борт. Чудесно, решили мы, он предпочел спасти свою бесценную шею, нежели выполнить свой последний и самый важный долг внутри лодки. После войны сын Хаузера рассказал мне, как его отец хвалился тем, что он в одиночку трижды спасал U-505 в различных ситуациях и заслужил этим медаль за храбрость. По моему мнению, он заслужил медаль от союзников, потому что причинил вреда больше нам, чем им.
К сожалению, из соображений безопасности только три человека знали, каким образом можно запустить таймер, который приводил в действие заряды для самоуничтожения: командир, старпом и старший механик. Поскольку все трое из них были ранены или покинули лодку, нам стало совершенно ясно, что именно нам, трем рядовым, предстоит разработать план затопления лодки и привести его в действие. Один из механиков, унтер-офицер Хольденрид, взял контроль над ситуацией. Он приказал нам открыть балластные цистерны, когда последний человек из экипажа покинет лодку. Это должно было дать нам около 30 секунд, прежде чем она скроется под волнами.
