Весь оставшийся ужин я уже не могу думать ни о чем другом, кроме как о позах, в которых занимается сексом мой бывший сосед по квартире, а также о том, как он с чувством долга забирается сверху и слезает или же подлезает снизу. Мне удается немного собраться с мыслями, чтобы дать им пару неплохих советов: отказаться от кофе и спиртного, сделать у терапевта кое-какие анализы, а также через какое время обратиться в клинику лечения бесплодия.
«А нам имеет смысл продолжать вести журнал?» – спрашивает Милли.
«Само собой!» – отвечаю я. Частично для того, чтобы они не думали, будто без особой надобности показали мне альманах своей половой жизни, а частично чтобы повеселить ординатора, к которому они придут на прием через несколько месяцев.
9 февраля 2010 года, вторник
Сегодня, пока я после родов с использованием щипцов делал так, чтобы промежность пациентки была больше похожа на промежность, акушерка спросила новоиспеченную маму, не против ли та, чтобы она сделала ее ребенку укол витамина К. Пациентка выдает нам очередную медицинскую страшилку из газеты – только вот, судя по всему, газету эту она держала вверх ногами.
Женщина отказывается от укола витамина К, потому что «прививки вызывают артрит». Акушерка терпеливо объясняет, что витамин К – это не прививка, что он очень важен для того, чтобы стимулировать у ребенка свертываемость крови. И витамин К не вызывает артрита – возможно, мать имела в виду аутизм, к которому также не может привести прививка, которой этот укол к тому же и не является.
«Нет, – говорит мамаша. – Я не собираюсь подвергать здоровье своего ребенка даже малейшему риску».
14 февраля 2010 года, воскресенье
Первый за четыре года День святого Валентина, который мы с Г. проводим вместе. В каком-то смысле встречаться с врачом – все равно что родиться 29 февраля.
Чудесный ужин из блюд тайской кухни в ресторане «Blue Elephant». Вместе с чеком официант приносит нам две конфеты в форме сердца в красивой резной деревянной коробочке. Я съедаю свою конфету целиком. Как оказалось, это была на самом деле свеча.
16 февраля 2010 года, вторник
Муж с женой оба в слезах из-за новости о том, что из-за вялой родовой деятельности мне придется делать кесарево. Главной причиной их горя, как выяснилось, является несколько странное помешательство мужа на том, чтобы быть первым, кто прикоснется к его ребенку. У меня нет времени гадать, зачем ему это нужно. Может быть, он хочет снять какое-то родовое проклятие или же передать своему отпрыску некие суперспособности? Однако муж не собирается сдаваться. Может быть, он все равно сможет первым до него дотронуться? Может, он просто достанет ребенка, когда мы сделаем разрез?
Он наверняка упал бы в обморок либо его бы вырвало (или и то и другое) при виде внутренностей – этого рагу из плоти и потрохов, приготовленного кем-то окончательно спятившим.
Даже врачу-стажеру требуется провести несколько кесаревых, чтобы научиться доставать ребенка за голову, – если, конечно, он не решит быстренько потренироваться доставать дыню из болота одной рукой.
Кроме того, такое ощущение, будто люди не понимают, что со всем этим связан целый ритуал, которому нужно учиться, состоящий из санитарной обработки, облачения в хирургический костюм и резиновые перчатки. Перчатки! «Как насчет того, чтобы мы передали ребенка прямо вам в руки? – предложил я. – На нас будут перчатки, так что формально вы будете первым, кто к нему действительно прикоснется».
Прокатило.
25 февраля 2010 года, четверг
В родильном отделении сработал тревожный сигнал. Врачи и медперсонал забегали по коридору, однако никто не увидел, над какой палатой загорелся свет.
Следовало бы придумать куда более логичную и высокотехнологичную систему, раз под угрозой жизни людей. А у нас все устроено по тому же принципу, по которому пассажиры самолета вызывают стюардессу. Кто-то нажимает кнопку, и каждые пару секунд раздается слышимый повсюду пронзительный писк, после чего члены экипажа/акушерской бригады начинают слоняться туда-сюда в поисках загоревшейся лампочки, чтобы понять, кто именно их вызвал, и отключить сигнал. Если бы я только мог поменять неотложные медицинские ситуации на что-нибудь более спокойное и безмятежное – например, на просьбу подлить джина с тоником.
Противный звуковой сигнал все не умолкает, и так как драгоценное время утекает, мы принимаем решение обойти по очереди все палаты, чтобы проверить каждую из рожениц. Очевидно, что одна из лампочек перегорела.
Как выяснилось, экстренных проблем нет ни у кого. Откуда же тогда сигнал? Раздевалка, операционные, туалеты, наркозные комнаты, комната отдыха – разделившись, словно Скуби-Ду и остальные ребята, мы прочесали каждый дюйм отделения. Ничего. Ложная тревога. Мало того что сигнал оглушительно громкий, так еще и у каждого члена персонала выработался условный рефлекс подскакивать с места, когда они его слышат. Это весьма неприятный фоновый шум, как если бы по радио вместо очередного трека поставили сигнал воздушной тревоги.
Мы позвонили в техподдержку. Пришел какой-то парень и 10 минут без толку промудохался с какой-то коробкой на стене. Нам пообещали прислать кого-нибудь завтра, чтобы все починить, а пока нам придется либо непрерывно слушать сигнал тревоги, либо полностью отключить систему тревожного вызова. Мы вызвали профессора Карроу, дежурного консультанта, и он был в бешенстве. Главным образом из-за того, что последние 10 лет ему успешно удавалось избегать нахождения в родильном отделении в свои дежурства, а также потому – о чем он уведомил техника, – что это крайне серьезное происшествие. Под угрозу поставлены человеческие жизни, и компании следует немедленно как-то решить проблему. Техник бормочет, что сделает все, что в его силах, однако ничего не обещает, – да и кроме того, справлялись же как-то в родильных отделениях 100 лет назад, когда не было никаких тревожных кнопок?
Профессор Карроу уставился на него ледяным взглядом: «Да, и каждая двадцатая женщина умирала во время родов».
3 марта 2010 года, среда
Ставил последнюю скобу, скрепляя кожу после запланированного кесарева без осложнений, как вдруг операционная медсестра объявляет, что количество ватных тампонов не сходится – одного не хватает
[121]. Без паники, говорим мы себе, начиная паниковать. Мы ищем на полу, в простынях – тампона нигде нет. Мы копошимся в плаценте и кровяных сгустках в контейнере для биологических отходов, словно ищем подарки в кадке с отрубями (Рождественская игра в Великобритании. – Примеч. перев.) – тампона нигде нет. Я звоню мистеру Фортескью, дежурящему сегодня консультанту, чтобы тот принял решение, вскрывать ли пациентку или отправлять ее на рентген
[122].
