– Много раз вопрошал я: каков, Боже, Твой замысел относительно раба Твоего Чарлза? Принимая приход, я менее всего ожидал найти здесь прелестную молодую жену. Впрочем, Господу и раньше приходилось подсовывать тот или иной дар буквально мне под нос. – Застенчивая, почти мальчишеская улыбка викария вызвала целую волну дамских вздохов. – Пришлось – с благодарностью – принять и Стеллу!
Гости снисходительно посмеялись. Стелла заставила себя улыбнуться – и растянула губы до боли. Меньше всего ей хотелось напоминаний о неуклюжем, шаг вперед и два назад, периоде жениховства, да еще сегодня, в день, когда наконец-то начнется их с Чарлзом супружеская жизнь.
Втайне Стелла сомневалась, что верит в Бога, хотя определенно чувствовала Его присутствие. С самой помолвки, стоило им с Чарлзом остаться наедине, Стеллу охватывало ощущение, что за ними, подобно бдительной дуэнье, наблюдает Бог. В первый раз Чарлз поцеловал ее в тот вечер, когда сделал предложение. Это был торопливый, постный поцелуй. Он явно оставил у Чарлза чувство облегчения, вместо того чтобы возбудить предположительно дремлющую страсть. Ничего общего у этого… акта не было с долгими поцелуями, что имели место по субботам в кинотеатре (как на экране, так и в последнем ряду). Насмотревшись на влюбленных, что таяли в объятиях друг друга, Стелла покидала кинотеатр, взбудораженная смутными желаниями, переполненная нерастраченной любовью. Но теперь они с Чарлзом законные супруги; хорошо бы Господь нашел себе другие занятия, а им дал возможность стать единой плотью.
Чарлз тем временем выражал неискреннюю благодарность подружке невесты. Нэнси сделала книксен. Чарлз притворился, что не замечает издевки. На подиум, скрипя ступеньками, поднялся Питер Андервуд.
В воздухе висела духота. Мужчины сняли пиджаки, закатали рукава рубашек, во дворе тонкими голосами кричали дети. Нарастала нервозность. Речь шафера с пяти минут растянулась на десять, и гости уже поневоле прислушивались к кухонному гомону посудомоек, забывших, что говорить следует шепотом. Воистину дребезжащий тембр, натужные подробности и саркастический тон утомят кого хочешь. Куда интереснее слушать про сестрицу Этель Коллинз, у которой разбомбило дом в Энфилде и которая вместе с сыном и невесткой переехала в Бромли.
– Именно летом тридцать первого года Чарлз и ваш покорный слуга предприняли то самое приснопамятное путешествие по изобилующим рыбой водоемам Северного Уэльса. В точности как Иисус, наш Спаситель, очутился на берегах Иордана с пятью хлебами и несколькими рыбешками, Чарлз и ваш покорный слуга обнаружили, что из провизии у них имеется лишь жалкий сандвич с сыром, а сами они дрейфуют в утлом челноке посреди озера Бала…
Стелла не могла сосредоточиться на библейских аллюзиях Питера Андервуда, ее то и дело отвлекал кухонный разговор. Солировала, заглушая бульканье воды, Этель Коллинз:
– Пособие они получили, да только Джоан денежки припрятала. И подумайте, что за глупая женщина: есть нечего, а она карточки продуктовые на новое платье обменяла!
Почувствовав себя виноватой, Стелла переключилась на речь Питера Андервуда. Он говорил о другом Чарлзе – сердечном, непосредственном, мало похожем на человека, которого знала Стелла. Или не знала. Надо слушать внимательно, это может оказаться полезным.
Питер перевернул последнюю страницу, и гости захлопали с таким облегчением, что мисс Бёрч поспешила объявить: пора жениху и невесте резать свадебный торт. Разыскали Фреда Коллинза, забрали у него пиво, вручили фотоаппарат. Стелла опомнилась, когда уже стояла подле Чарлза, под плакатом, с готовой улыбкой. Всякий, кто будет потом рассматривать фотографии, решит, что новобрачные целый день не отходили друг от друга.
Стелла стиснула черенок ножа, Чарлз накрыл рукой ее ладошку. Сердце зашлось: руки Чарлза отличались изяществом, пальцы были длинные, тонкие. Стелла представила, как очень скоро, в брайтонской гостинице, эти самые пальцы станут расстегивать пуговки ее ночной сорочки, касаться кожи…
– Придется переснять, миссис Торн! – проворчал Фред Коллинз. – Зачем вы закрыли глаза?
Дом священника, основательное викторианское строение, пропах вареными овощами, сырым сукном и холостяцкими привычками. Стелле не удалось справиться с этим запахом в должности экономки; она очень надеялась, что теперь, когда на правах жены она поселится в доме, запах сдаст свои позиции. С фанерным чемоданчиком в руках она шла в спальню; следом, заглядывая в каждую дверь, спешила Нэнси.
– Вместительный домик! Ничего себе, сколько комнат! Только представь: теперь ты здесь хозяйка!
– Нет, дом принадлежит церкви, а не Чарлзу лично. Впрочем, я понимаю, о чем ты. Мне действительно очень повезло.
– Стоп, машина! Дальше ходу нет, – пробормотала Нэнси, останавливаясь на пороге спальни, отныне супружеской.
На высокой деревянной кровати красовалось стеганое покрывало горчичного цвета; деревянное распятие висело в изголовье, на зеленой стене. Мелькнула крамольная мысль: в свое время приход разжился большим количеством зеленой краски, иначе почему и в доме священника, и в церковном зале, и в павильоне на игровом поле зеленым выкрашено все, что можно красить?
– Ты, Стелла, заслуживаешь и такой дом, и обстановку, и много чего еще. Так что не говори о везении. Если кому действительно повезло, так это преподобному – вон какую красавицу отхватил.
– По-моему, родители Чарлза от меня не в восторге. Для них я навсегда останусь девочкой из сиротского приюта.
– Знали бы они правду! – Нэнси плюхнулась на кровать и, задрав атласный подол, извлекла из-за подвязки пачку сигарет. – Может, старикам Торнам до тебя как до неба. Может, ты – герцогская дочь!
Стелла, примостившаяся на табурете возле приземистого комода, которому надлежало стать ее туалетным столиком, только улыбалась. Она знала только, что мать, отдавшая ее в приют, служила в одном из особняков Белгрейвии. Личность отца оставалась загадкой. По версии Нэнси, он был аристократ; именно отцовским аристократизмом Нэнси объясняла отличавшие Стеллу «повадки настоящей леди».
– Сейчас уже не важно, кто мои родители, – мягко произнесла Стелла и принялась вынимать шпильки из волос, чтобы освободиться от фаты. – Я – жена Чарлза. Для меня нет ничего значительнее.
– Ну, раз тебя это устраивает…
– Устраивает. Ты, наверное, считаешь меня дурочкой, но, честное слово, сегодня сбылась моя мечта. Я всегда только одного хотела: любить мужа и вести домашнее хозяйство. Ну пожалуй, в качестве довеска еще и чайный сервиз с розами. По-моему, я своих скромных притязаний не скрывала.
Нэнси выпустила в окно целое облачко из дыма. Некоторое время подруги молчали, слышался только шорох щетки по кудрям Стеллы и крики детей в отдалении.
– Я буду по тебе скучать, – с неожиданной мрачностью выдала Нэнси.
– Ох, Нэнс! Я же в Брайтон уезжаю всего на четыре дня.
– При чем здесь Брайтон? Ты сама понимаешь, что я не о Брайтоне говорю. Теперь все будет по-другому. Жене викария не подобает бегать на танцульки и ужинать в автобусе жареной картошкой с лотка. Будешь день-деньской чай ему подавать да печенье печь для всяких старых зануд, что так и норовят задержаться после вечерней службы.
