Он мучительно покраснел. Медсестра улыбнулась, как могла бы улыбнуться старенькая нянюшка, жалеючи питомца.
– Ты с ней разминулся. На рентгене твоя Джесс Моран. Передать ей что-нибудь на словах?
– Нет. Нет, не надо. – Уилл попятился, запнулся о пылесос. – Не беспокойтесь. Спасибо.
С этого момента все пошло не так. Пока Уилл ехал на Север, похолодало, а ближе к Нортгемптону повалил снег. Крупные мокрые хлопья на лобовом стекле «Спитфайра» быстро превратились в ледяную корку. Родственники Уолтера Кука оказались многочисленны, словоохотливы, каждый со своими тараканами в голове и с гипертрофированными представлениями о гостеприимстве. Всюду Уилла усаживали пить чай, притом из лучшего сервиза; всюду рассказывали о покойном Уолтере, вдаваясь в ненужные подробности, и лишь после этих церемоний подписывали документы. Последний по списку дом Уилл покинул в десять вечера. Бекс забронировала для него дешевый мотель, но Уилл решил сразу ехать обратно в Лондон, пользуясь ночным отсутствием пробок. Увы – «Спитфайр» ни с того ни с сего заартачился, не завелся. В итоге прямо от дома сестры Уолтера машину эвакуировал татуированный механик Уоррен. Он же подбросил Уилла в мотель и взбесил формулировкой: «Починю, как время будет».
Таким образом, Уилл застрял в промерзшем, слякотном Кру. Оставалось только ждать. На безлюдной площади светило окнами кафе с бесплатным доступом в Интернет. При заказе у него зачем-то потребовали назвать свое имя, хотя у стойки Уилл находился в одиночестве, а несколько других посетителей успели устроиться за столиками. Уилл взял свою чашку кофе, сел на диван у окна и включил лэптоп.
Пока шли поиски сети, Уилл наблюдал серый рассвет. Ощущение дезориентации охватило его: казалось, он очнулся в чьей-то другой жизни. Открыл почту. Сразу выскочило послание от Эвелины Холт.
Матери понадобилось изрядно времени, чтобы освоить современные способы коммуникации, видимо, в душе она путала электронку с телеграфом, ее письма были отрывисты, не хватало только «тчк» и «зпт». Вот и сейчас:
Не забудь свадебный подарок. Лучшие вещи уже разобраны. С и М нужно знать, один ты придешь или нет. Я сказала, вероятно, один.
Улыбка сначала застыла, затем трансформировалась в ухмылку.
Упустив Камиллу, Уилл крайне расстроил мать, и она до сих пор не могла ему этого простить. Милла, как и Марина, была для Эвелины Холт вместилищем характеристик идеальной невестки, а именно: правильный выговор, правильные родители, умение играть в поло и бридж, а также грамотно сервировать званый ужин. Нет, мать не упрекала сына вслух, однако Уилл знал: он виноват, он недостаточно старался, чтобы удерживать интерес Миллы. Он сам не представлял интереса. Он крайне эгоистично довел себя до нервного срыва. Он не дотягивает до Саймона.
Уиллу всегда казалось, что брата одарили умом, красотой и здоровьем, необходимым для спортивных достижений, добрые феи. Когда же настало время крестить самого Уилла, феи были заняты на другом мероприятии. Того, что с такой легкостью давалось брату, Уилл добиться не мог, как ни старался. Он, подобно Саймону, играл в регби и занимался греблей, но никогда его не выбирали капитаном команды; он получал хорошие отметки, но в Актовый день не удостоился приза за выдающиеся достижения. В глазах родителей сам факт старания не только ничего не значил – он подчеркивал ничтожность результата. Пять лет назад Уилл это понял. Тогда-то его и постиг нервный срыв.
Он закрыл почту, хлебнул кофе. Полегчало. Порой он думал: а каково это – вовсе не иметь родни? Вот прожила же Нэнси Прайс без отца и матери, без братьев и сестер. Никто не унижал ее обносками, ни с кого не надо было брать пример… Очень даже неплохо, думал Уилл, глядя на пустынную площадь. И вдруг в темном стекле ему явился образ Джесс Моран – на больничной койке, с поджатыми коленками.
Уилл стряхнул наваждение, взъерошил волосы. Ничего хорошего в одиночестве нет. Нельзя человеку быть одному. Сразу накатила тоска по Джесс. Приступ был сильнее, чем предыдущие, поверг Уилла в замешательство. Он взглянул на экран лэптопа, пошевелил мышь. Выскочил сайт с данными Нэнси Прайс. Уилл кликнул по нему, надеясь отвлечься.
Первым открылся список воспитанниц Вудхиллского приюта. Скриншот архива. Уилл просматривал его тогда, в конторе, но появилась Бекс и помешала. Имена, даты рождения всех девочек, числившихся в приюте в 1932 году, были записаны каллиграфическим почерком.
Уилл напрягся от внезапной мысли: вдруг у Нэнси Прайс имелись-таки братья или сестры? Альберт говорил, она сирота, росла без родителей, но ведь у ее отца и матери могли быть и другие дети.
Уилл даже выпрямился на диване. Стал высматривать в списке других носителей фамилии Прайс. И тут взгляд зацепился за новое имя. Уилл даже вздрогнул.
Стелла Холланд.
Стелла. Не самое редкое имя, конечно, и все-таки… По спине пробежал холодок. Стелла Торн дружила с Нэнси Прайс – иначе не доверила бы ей своих бесценных писем. И весьма вероятно, что дружба началась в детстве… Уилл прокрутил список до конца. Он искал других девочек по имени Стелла. Таковых в Вудхиллском приюте в тридцать втором году не было.
За неполных пять минут он загрузил соответствующий сайт, ввел новую информацию и стал ждать результатов. Он их дождался. Стелла Элизабет Холланд венчалась с преподобным Морисом Чарлзом Торном в августе сорок второго года в лондонском округе Миддлсекс.
Две женщины у барной стойки даже прервали разговор, уставились на Уилла – так громко и удовлетворенно он выдохнул «Есть!».
– Извините, – бросил Уилл, не отрывая взгляда от экрана.
Ладони вспотели, пальцы не слушались, дрожали. Только со второй попытки удалось напечатать в поисковике девичью фамилию Стеллы.
Уилл ждал результатов, переваривая последнюю информацию. А она была следующая.
В апреле сорок четвертого года Стелла Торн разрешилась от бремени. В графе «Отец» значился не Дэн Росински, а Чарлз Торн.
Глава 30
1944 год
Схватки Стелла встретила почти с радостью. Столько месяцев она набухала болью, подобно туче, – и вот гроза разразилась. Стелла боялась родов, но была морально готова к страданиям – теперь по крайней мере они обретут голос. Стелла кричала, выпуская скорбь, отчаяние, гнев, которые все это время вынашивала, как второе, невидимое дитя.
Однако боль продолжалась, она и не думала отпускать. Спирали боли раскручивались подобно сюжетным поворотам ночного кошмара, от которого нет пробуждения, нет спасения. Боль поглотила все, даже само время. В безжалостных челюстях дни стали неотличимы от ночей, сжеваны; сам вопль Стеллы, окрашенный кровью, не имел ни конца, ни пауз.
Появлялись и исчезали лица: Чарлз, Ада, Нэнси, доктор Уолш. Дэна не было. Дэн не приходил, даже когда Стелла, собрав последние силы, заклинала: явись! С распятия смотрел Христос, деревянно выражал сочувствие, которое постепенно трансформировалось в скуку. «Больно? – будто спрашивал он. – Только мне не рассказывай».
