Иначе говоря, современная российская внешняя политика объективно сокращает, а не повышает привлекательность страны для крупных международных игроков — и, следовательно, создает в мире впечатление о том, что экономически без России вполне можно обойтись: свои нефть и газ страна продолжит продавать при любой внешнеполитической конъюнктуре, а в качестве инвестиционного партнера она уже практически списана со счетов. Конечно, такая политика предполагает ограничение участия иностранных игроков и, соответственно, делает управление национальной экономикой проще — но все же следует напомнить, что сегодня внешнеполитический вес страны все больше определяется ее экономической «мягкой силой» и технологическим развитием, а не военным потенциалом. Быть «большой Северной Кореей» ныне не просто неприлично, но и невыгодно.
В той же степени несовременно и позиционирование России в отношении своих «союзников» из «третьего мира». Прежде всего стоит заметить, что сама ориентация на страны бывшего постсоветского пространства с экономической точки зрения иррациональна по крайней мере по двум причинам. С одной стороны, важнейшей предпосылкой экономической модернизации для развивающихся стран является налаживание отношений со странами, уже успешно индустриализировавшимися, — но это никак не относится к бывшим советским республикам, которые остаются, как и Россия, экспортерами сырья (причем доля его в экспорте даже превышает российские показатели [например, в Казахстане она в 2016 году достигала 87 % против 71 % в России]). Даже если забыть об историческом и социокультурном контексте такого союзничества, чисто экономически оно не может принести никакого синергетического эффекта
[577]. С другой стороны, и это уже отмечалось, стремящаяся к модернизации и развитию страна всегда выбирает своим партнером государство или регион, которые могут обеспечить намного бóльший, чем она сама, спрос на производимую продукцию. Сегодня, когда все среднеазиатские и закавказские республики бывшего Советского Союза имеют совокупный ВВП, составляющий (по текущему обменному курсу) не более чем 22 % российского
[578], прокламируемая ориентация на интеграцию с ними выглядит приблизительно так же, как выглядела бы ориентация Китая на рубеже 1980-х и 1990-х годов не на США, а на Вьетнам, Лаос и Камбоджу или ориентация Турции в начале 2000-х годов не на ЕС, а на Ливан, Иорданию и палестинские территории. Современная экономическая логика настоятельно требует делать приоритетом сотрудничество со странами, располагающими бóльшими экономическими возможностями, чем твои собственные, — в иных случаях примеров успешной модернизации вообще нет. Россия же и в этом отношении приносит экономику в жертву своим геополитическим амбициям.
Кроме того, пора признать, что эти амбиции не просто обходятся России дорого — они стоят ей существенно дороже, чем утверждение своих позиций в мире обходится для любой современной развитой страны. Рассмотрим в связи с этим только три обстоятельства.
Во-первых, это политика в отношении бывших стран — сателлитов СССР. Как правопреемник Советского Союза, Россия получила права требования к ним по выданным этим государствам советским кредитам, общая сумма которых приближалась к $200 млрд. В 1990-е годы, когда до «укрепления позиций на мировой арене» российскому руководству особенно не было дела, ситуация с этим долгами оставалась подвешенной — однако с приходом к власти В. Путина и переключением внимания на бывших советских союзников началась вакханалия по списанию долгов, часто приурочивавшихся к визитам главы российского государства в соответствующие страны. Процесс продолжается и по сей день, хотя и с небольшим перерывом. Чемпионом «в общем зачете» стала Куба (в 2014 году было списано $31,7 млрд); на втором месте с небольшим разбросом оказались Ирак ($12,0 млрд в 2008 году), Монголия ($11,1 млрд в 2003-м) и КНДР ($11,0 млрд в 2012-м). «Бронзу» разыграли Сирия ($9,8 млрд в 2005-м) и Вьетнам ($9,5 млрд в 2000-м). Всего за годы пребывания В. Путина в Кремле мы простили должникам около $140 млрд — сумму, которая 3–4 раза покрыла бы дефицит федерального бюджета 2016 года и превышает все федеральные трансферты российским регионам с 2000 по 2015 год
[579]. При этом стоит заметить, что далеко не все страны-должники являлись и являются потенциальными банкротами. Списание долгов Алжиру и Ливии в 2006 и 2008 годах на общую сумму $9,1 млрд произошло в условиях, когда эти страны добывали в совокупности 3,8 млн баррелей нефти в день, а цены на «черное золото» находились вблизи максимальных значений. Ангола, облагодетельствованная на $3,5 млрд, является второй нефтедобывающей страной Африки после Нигерии. Почему было бы не взять поставками нефти — пусть в рассрочку на 20 лет — и направить ее покупателям российского сырья? Никарагуа хочет строить канал между Атлантическим и Тихим океаном, который может стать конкурентом Панамскому, — отчего не конвертировать долг в часть капитала этого предприятия, вместо того чтобы удовольствоваться признанием ею Абхазии и Южной Осетии суверенными государствами? Монголия накануне очередного списания долга по показателям роста ВВП (например, на 17,26 % в 2011 году) и промышленного производства (на 37,4 %) выступала мировым рекордсменом
[580] — но это в Москве никого не интересовало. Россия не только не пыталась конвертировать долги СССР в реальные активы, но даже не сочла возможным ни разу выставить эти обязательства на международный «голландский» аукцион. Еще одной особенностью «работы с долгами» была четкая связь наших геополитических амбиций с масштабами списания: в 2000–2007 и 2012–2015 годах, когда главный кремлевский кабинет занимал В. Путин, Россия списывала в среднем по $14 млрд (!) ежегодно — а за все четыре года президентства Д. Медведева прощено было… менее $1 млрд. Наш «национальный лидер» поставил тем самым абсолютный рекорд: ни один глава государства в мире за время своего правления не прощал такого количества долгов другим правительствам. Выводы, на мой взгляд, очевидны — как очевидно и полное отсутствие выгод, полученных Россией от поблажек бывшей клиентелле.
Во-вторых, не менее «экономически выгодная» внешняя политика проводится Россией в отношении стран, которые Кремль стремится сделать союзниками Москвы, сплачивая их вокруг Российской Федерации, — тут речь идет прежде всего о постсоветских государствах. Классическим примером является Белоруссия — страна, которая первой из европейских республик СССР пошла по пути установления авторитарной модели и шаги которой сам В. Путин уверенно повторяет в своей политике
[581]. С середины 1990-х годов, когда для создания видимости постсоветской реинтеграции Б. Ельцин и А. Лукашенко образовали так называемое Союзное государство, Россия стала мощным финансовым донором Белоруссии, поставляя дружеской республике нефть и газ по внутрироссийским ценам (что позволяло перепродавать нефтепродукты в Европу и поддерживать белорусский «социализм»), обеспечивая рынок для белорусских товаров и выделяя Минску многочисленные кредиты. Сегодня невозможно определить, во сколько именно обошлась Москве эта «мужская дружба», сам Кремль озвучил недавно цифру российских трансфертов Белоруссии в $30,8 млрд за пять лет
[582]; большинство экспертов говорит о более чем $100 млрд за последние 20 лет
[583]; эти цифры в целом неплохо коррелируют друг с другом. Если исходить из данных оценок, то получится, что российская помощь Белоруссии составляла в среднем 0,65 % ежегодного ВВП нашей страны на протяжении двух десятилетий; для сравнения скажу, что финансовая и военная помощь США Израилю с 1946 по 2017 год составила $134,7 млрд, что соответствует в среднем 0,03 % американского ВВП ежегодно
[584]. У меня нет сомнения в том, что случай Белоруссии является самым масштабным примером помощи, устойчиво предоставлявшейся одной страной другой в течение последнего столетия. Приблизительно таким же образом выстроено и «сотрудничество» России с большинством остальных государств постсоветского пространства: финансовые подачки рассматриваются не более как средство покупки лояльности (самым примечательным примером является, конечно, стремительное предоставление Украине кредита в $15 млрд после того, как В. Янукович перед своим свержением отчаянно отказался подписать Соглашение об ассоциации с Европейским союзом в 2013 году
[585]: $3 млрд, которые Россия физически успела выдать, она сегодня пытается востребовать в международных судах
[586]). Но Украина — это особый случай; в большинстве других мы и не стремимся получить наши «кредиты» обратно: в 2013 году Россия простила $500 млн Киргизии, в 2014-м — $865 млн Узбекистану, и список наверняка не закрыт. Похоже, что опыт «геоэкономической экспансии» Советского Союза нас ничему не научил.
