«…На объединенном заседании Политбюро и Оргбюро ЦК РКП (б) было решено командировку Л. П. Серебрякова к В. И. Селивачеву отменить», — указывают, правда, советские комментаторы
, как будто снимая напряженность, которой проникнуты письма Ленина, но умалчивая при этом о примечательном обстоятельстве: письма были написаны 3/16 сентября 1919 года, решение об «отмене командировки» принято 5/18-го, а 4/17 сентября Селивачев… скончался, по официальной версии «от тифа»
, и командировка утратила свою актуальность. Не менее примечательно, что из процитированного можно сделать заключение: Ленин не был осведомлен о болезни командующего группой, а ведь болезнь в какой-то мере могла стать и оправданием фронтовых неудач, и уточнением личной роли в них Селивачева (руководить войсками в тифу должно быть несколько затруднительно), и — что могло в первую очередь затрагивать ленинских адресатов — была бы помощью «нерадивым» реввоенсоветчикам, обвиненным в плохом надзоре за подозрительным «военспецом» («установление связи» с тифознобольным вряд ли облегчило бы положение на фронте).
С другой стороны, смерть генерала оказалась как нельзя более кстати для Троцкого и его сотрудников, помимо названных в «Исповеди» причин, в силу еще одного обстоятельства, которое Деникин, даже зная по газетам о развернувшейся в 1920-е годы «фракционной борьбе», «оппозициях» и проч. внутри большевицкого лагеря, скорее всего, недооценивал: в условиях непрекращающейся грызни реввоенсоветчики могли опасаться, что раскрытие подрывной деятельности столь высокопоставленного военачальника будет угрожать их собственному положению, — особенно когда в непосредственной близости к ожидаемой ревизии появилась фигура Сталина — постоянного недруга Председателя РВСР.
Итак, налицо совершенно определенные подозрения большевицкой верхушки по адресу именно Селивачева (а не, скажем, Шорина или командования фронтом, где тоже хватало «военспецов»), и, в случае, если бы они оказались справедливыми, — крайняя желательность для Реввоенсоветов фронта и Республики оборвать нити возможного расследования, причем скоропостижная смерть генерала выглядит одним из самых удобных выходов (концы в воду). Налицо также параллели в развитии операций реальной и «литературной», описанной Деникиным, насколько известно, только в рассказе «Исповедь»; а ведь если «августовское контрнаступление» было сорвано сознательно, Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России должен был иметь об этом точную информацию (в отличие от «отравления», которое, как кажется, следует отнести скорее к разряду версий и подозрений), поскольку такой срыв мог бы стать возможным лишь при эффективном взаимодействии белой агентуры с соответствующими органами деникинской ставки. И рассказ из сборника «Офицеры» представляется таким образом немаловажным источником для реконструкции — пусть и предположительной — одного из эпизодов войны, который при ближайшем рассмотрении выглядит намного более сложным, чем с первого взгляда.
* * *
Судьбы деникинских героев всегда трагичны, и это вполне понятно: слишком грозна была катастрофа, разрушившая великую державу, выбросившая уцелевших в боях за пределы родной земли и настигавшая даже на чужбине, — а Антон Иванович не имел склонности, подобно генералу Краснову, изобретать новые, теперь уже фантастические катаклизмы (роман «За чертополохом»), уповать на граничащие со сверхъестественным технические новшества («Подвиг») или воображать себе партизанско-повстанческие армии, из приграничных областей двигающиеся на Москву и Петербург («Белая Свитка»), Могла сказываться и обстановка — ко времени выхода в свет «Офицеров», как мы уже упоминали, получил огласку ряд большевицких провокаций, направленных против эмиграции, особенно ее наиболее непримиримой части, проповедовавшей «активизм» — вооруженную борьбу против коммунистического режима; так что не случаен посвященный одной из таких провокаций заключительный рассказ сборника… но не случайны и завершающие его слова, которые звучат из уст «униженного и оскорбленного» — и все же, во всех тяготах и лишениях беженского существования — сохранившего русскую душу офицера: «Проклятые! Оплели, испоганили… Но не будет! Не сломите! Мы устоим, вы — сгинете…»
И эта святая непримиримость к Советской власти оставалась одним из лейтмотивов эмигрантских лет генерала Деникина, о чем сегодня нередко забывают, вытесняя или даже подменяя ее другим, не менее важным и проистекающим из того же горячего патриотического чувства лейтмотивом — щепетильностью в средствах и в выборе возможных союзников.
«…Нужно знать, например, и кто союзники? Идут ли они лишь свергать советское правительство или завоевывать и грабить Россию!.. Ибо тогда нас встретила бы страна как изменников, а не как освободителей…» — размышляет вслух один из героев книги Деникина, полковник Стебель
(упомянем кстати, что «стебель» — это еще и деталь винтовочного затвора, так что фамилию можно считать «говорящей»), и о том же через пять с лишним лет, в 1934 году, рассуждает и сам автор в письме Лукомскому по поводу лекций о положении в мире, которые Антон Иванович начал читать для эмигрантской публики и которые вызывали заметный резонанс:
«То обстоятельство, которое Вы подметили, что я «особенно резко и ярко — по Вашим словам — подчеркиваю опасное отношение к России Германии и Японии» — есть результат не импульсивности, а необходимости: слишком резко и ярко проявилось пораженчество среди эмиграции, постыдное подхалимство в отношении Гитлера, который считает русских — «навозом»; то-же и в отношении японцев, которые никогда ведь серьезно не говорили о своем бескорыстии относительно русского Дальнего Востока… Необходимо побороть эту упадочную психологию, роняющую эмиграцию и в глазах подсоветских национальных элементов (какая агитация идет там на этой почве!), и в глазах иностранцев.
А «разговаривать», конечно, можно со всеми, не преступая границ, отделяющих спасение от порабощения. Другое дело, — насколько такие разговоры будут авторитетны… Конечно, в эмиграции нет вовсе авторитетного учреждения — для переговоров международного характера (я не касаюсь узкой сферы защиты беженских интересов, где наш комитет действует успешно). И пока жизнь не создаст его, никакого толку не будет. […]
…Есть толчок и толчок (Лукомский писал о «толчке извне», с которого могло бы начаться падение Советской власти. — А.К.). От одного не поздоровится большевикам, от другого — России. Очевидно, Вы, как и я, допускаете только первый. А в данный момент такой возможности не видать. В этом наше горе (выделенную курсивом фразу Деникин приписал от руки к уже завершенному и перепечатанному на машинке письму. — А.К.)»
.
Приведенные строки очень важны, поскольку они конкретизируют позицию, занятую Деникиным по вопросам «внешнеполитическим». Помимо хорошо известного «оборончества» старого генерала, речь для него, как видим, идет о необходимости всей патриотически мыслящей эмиграции объединиться на почве антибольшевизма для общего представительства на международной арене. Можно считать спорным вопрос, был бы и в этом случае услышан голос единой и сплоченной русской эмиграции или нет, но вряд ли подлежит сомнению, что разрозненные выступления не имели серьезных шансов на сочувствие влиятельных фигур «мировой политики». К сожалению, объединения не произошло, а Вторая Мировая война, во многом ставшая следствием глухоты «великих держав» к предостережениям, доносившимся со стороны русских изгнанников, нанесла новый тяжелый удар по Русскому Зарубежью.
