— Всё это делается в обход нашей прокуратуры, — сказал я. — Я буду сейчас говорить с прокурором области.
— Довиденко можете не застать — заметил Агаев. — Он собирается в обком. Там Кудреватых. Приехал из Москвы…
В отличие от моих сотрудников, этот всегда всё знал.
Я спустился во двор.
Человека, проколовшего колёса на ночевавшей под моими окнами прокурорской «Ниве», Буракову найти, конечно, оказалось не под силу. Хотя это и было легче, чем разыскать убийцу рыбинспектора Пухова. Об этом поведал мне на чистейшем русском языке шофёр-милиционер Рустам, спортивного вида туркменский парнишка, не знавший ни слова по-туркменски. Он успел устранить оба повреждения и коротал время перед дежурной частью.
— Спасибо, Рустам, — поблагодарил я.
Сверху упало несколько капель — я поднял голову. Над балюстрадой, сквозь расползавшиеся по балконам нераспустившиеся пока лозы винограда, показалось погруженное в мир собственных ощущений прекрасное лицо Гезель. Она занималась единственным достойным в её состоянии занятием для беременной женщины в водной прокуратуре — поливала тюльпаны.
Прокурор области Довиденко принял меня как бедного родственника. Следуя сформулированной Бураковым «тактике упреждающих ударов», он «в порядке общей дисциплины» не дал мне войти — через секретаря предложил посидеть в приёмной.
Хотя должности наши начинались одинаково — «прокурор», дистанция между нами была примерно такой же, как между командиром роты и командиром полка или дивизии. Однако, если я и был командиром роты, то — «особого назначения», абсолютно самостоятельной, автономной, подчинявшейся непосредственно министру.
Проигнорировав предложенное, я сразу протопал в кабинет. Как и в первый раз, когда я приезжал к нему знакомиться, Довиденко — длинный, худой, как жердь, — сидел за огромным, заваленным бумагами столом, лицо у него было серого, нездорового цвета, как у всех, кто проводит большую часть жизни в кабинете.
Впрочем, столов в кабинете было несколько. Тогда на соседнем лежала литература. Сейчас она тоже был здесь. Я не обратил внимания на название книг. Заметил лишь одну — «Прокуроры» Анатолия Безуглова. С автографом писателя.
— Ну, что у тебя стряслось? — спросил Довиденко милостиво, не имитируя, однако, движения тазом, как человек, который собирается подняться, чтобы поздороваться. Он отложил авторучку и протянул мне холодную потную ладонь.
— Если у тебя не очень важное — зайди к моему заму. Я каждую минуту могу уехать в обком…
Эдик Агаев обладал абсолютно точной информацией.
— Кудреватых приехал из Москвы. — Я дал понять, что тоже не лыком шит, и Довиденко с любопытством взглянул на меня. — Ну, что там с Касумовым? спросил я. — Дело об убийстве Пухова у меня в производстве, а я даже не могу допросить подозреваемого!
Довиденко улыбнулся механической улыбкой человека, давно разучившегося улыбаться:
— Мне позвонил Митрохин: «Водники отпустили браконьера, который убил рыбинспектора…» — «Где? Что?» — «Передали с парома: рядом с «козлятником» тайник, а в нём пистолет, из которого совершено убийство…»
— А кто сообщил Митрохину? Ни я, ни мой помощник ничего не знали!
— Мир не без добрых людей… Довиденко позвонили, он снял трубку.
— Да. Сейчас выхожу…
— А что Касумов? — спросил я. Довидеико запер сейф и двигался к двери. — Что он говорит?
— Касумов твердит, что он тайник этот ни разу не видел… Мы вместе спустились в подъезд. Я посмотрел на часы. Пора было ехать на кладбище, где я рассчитывал встретить вдову убитого рыбинспектора.
Пухова была одна. Она что-то поправляла среди венков. Рядом стояла тяжёлая хозяйственная сумка.
Я поздоровался. Пухова доверчиво взглянула в мою сторону. Она ничем не дала понять, что узнала меня.
Я отошёл. Фанерный обелиск со звездой на верхушке привлёк моё внимание. Был он свежепокрашенный, новый, как и металлическая ограда, начинавшаяся непривычно высоко над землёй. Дощечка на могиле гласила:
«Аббасов Саттар Габибулла-оглы, воин-интернационалист, инспектор рыбнадзора, 23 года, погиб при исполнении служебных обязанностей…»
Теперь, подумал я, обоих инспекторов связывает не только прежнее место работы.
Когда жена Пухова освободилась, я подошёл.
— Вот зашла Серёже рассказать, как мы живём… — Пухова смахнула слезу. — Он ведь беспокоится там! Против этого было трудно возразить.
— Как дети? — спросил я.
— Дети и есть дети. Младшую отправляю в Челекен, к старикам. Старшего в городской пионерский лагерь. Вы идёте?
— Да.
Я оставил «Ниву» внизу, рядом с кафе, на двери которого было приколото объявление: «Кафе не работает. Нет воды».
Я взял у Пуховой сумку, она оказалась полной продуктов. Мы молча начали спускаться по тропинке, вокруг которой не было ни деревца — ничего, кроме могил и смерти.
Пухова что-то ещё говорила — скорее, для себя.
— Вы меня не помните, — сказал я. — Я новый водный прокурор. Вы даже собирались ко мне на приём…
— Как же! — спохватилась она. — Кто-то из ваших спрашивал про Серёжины бумаги. Разрешите… — Она нагнулась к сумке, которую я продолжал держать, быстро достала зеленоватую тетрадь, зажатую каким-то свёртком. Пожалуйста! В портфеле лежала вместе со школьными учебниками…
Я быстро открыл её где-то посередине, потом в конце. Это был список браконьеров, задерживавшихся Пуховым. Почему-то я рассчитывал на большее.
— Спасибо. Пухова отмахнулась:
— Зачем она мне…
— Других бумаг у вас не осталось? — спросил я.
— Нет. Меня уже спрашивали. И про докладную, которую Серёжа посылал в Москву год назад…
— А кто?
— Спрашивала-то? Начальство… Цаххан Алиев. Из управления приезжали… Да где же я её найду? У нас ведь даже обыск был тогда! Негативы искали… Серёжа к докладной фотографии приложил, кто, значит, осетрину у браконьеров брал. Там и номера машин, и снимки…
— И что?
— Всё забрали. Увезли. А сейчас ищут!
— А Сергея?
— Предупредили! Больше, мол, не делай, а то головы не сносишь. Вот и не снёс.
Я завёз Пухову домой, помог занести продукты и ещё несколько минут постоял в маленькой, заставленной вещами прихожей.
На вешалке я увидел синюю, с форменной кокардой, фуражку Пухова, высокие рыбацкие сапоги. В глубине квартиры висел портрет в траурной рамке.
— Вы разрешите от вас позвонить? — спросил я.
— Пожалуйста, звоните. Я набрал номер Агаева:
— Какие новости?
— Никаких. Если не считать того, что Мазут уже в красноводском следизоляторе… Генерал Эминов и областная прокуратура если берут, то берут крепко. — Я почувствовал в его словах укор.
