— Откуда ты знаешь про «Сахиль»? — Мне отчего-то стало грустно. — Ты приезжала сюда с мужчиной?
— Нет. — Она накрыла ладонью мою руку на столе. — Просто у меня подруга — санитарный врач. Несколько раз мы вместе здесь обедали.
— Там, в коридоре, это все отдельные номера? — спросил — Да. У нас ведь как? Сооружают обычную «стекляшку» — приходи, пей, ешь! А кто пойдёт? Тогда директор правдами и неправдами пристраивает какие-то кабинеты для шеф-повара, администратора, делопроизводителя. Вечером всё превращается в номера.
Постепенно, несмотря на тусклое освещение, глаза её обрели природный светло-синий цвет.
— Какие новости в мире? — спросил я.
— Мир велик, — резонно заметила Анна. — Кроме того, есть макромир и микромир…
— Всё это время я пробавляюсь новостями небольшого, но очень важного для маленького человека мирка.
— А что такое — маленький человек? — спросила Анна.
— Ну, это тот, кто до поры до времени позволяет другим решать его собственные проблемы…
— Тогда я — маленький человек Совсем маленький. Вот та-кой…
Мальчик-официант внёс поднос с закусками, установил его в углу на письменном столе, и, поправляя то и дело спускавшиеся с переносья очки, принялся ловко сервировать наш стол. Я обратил внимание на его совершенно круглые глаза, худенькую длинную шею и нежную мальчишескую кожу — в детском театре он мог бы играть верблюжонка.
— Кто этот малыш? — поинтересовался я у Анны, когда он вышел.
— Сын директора кафе. Между прочим, у него исключительные способности…
— Представь: я догадался.
— Думаю, что ты шёл не по совсем правильному пути. Это маленький делец. У него свой счёт в сберкассе. Тебе нужны американские сигареты или ящик чешского пива? Он поставит тебе в багажник. Может познакомить с девочками. За комиссионные, разумеется.
— Мне это и в голову не пришло, — признался я.
— Я поняла. Ты видел, как быстро он решил наше устройство? Он наверняка знает, кто ты. И кто мы — друг другу.
— Ну, с этим-то значительно проще. — Я взял её руку. — Как его зовут?
— Уктем. Его все знают.
«Ещё образ, — подумал я. — Целая галерея, годная, может быть, лишь для фантастического романа».
— Удивительное место на земле, — заметил я. — Область стоит на одном из последних мест по стоимости основных фондов непроизводственного назначения в расчёте на одного жителя… Идёт недооценка социально-культурной сферы. Закон зоны… — Мне показалось — я нашёл верное слово. — Преступные авторитеты берут верх над администрацией. А вместо денежного эквивалента — икра и красная рыба. Продукты, добытые воровским путём.
Порочный, похожий на нежного верблюжонка Уктем появился снова, поколдовал над письменным столом и перенёс на обеденный шампуры с янтарного цвета ломтями осетрины, чуреки, терпкий гранатовый сок и тонко нарезанный лимон. Потом он наполнил нам рюмки, оглядел стол.
— Приятного аппетита. — Вид был у него простовато-бесхитростный: круглые глаза интеллигентного мальчика, бепрестанно сползающие, в металлической импортной оправе очки, чистая ковбойка, прикрытая коротким белым фартучком. — Тут есть звонок. Позвоните, когда я понадоблюсь. До этого вас никто не побеспокоит.
— Мальчик должен многое знать, — сказал я, когда Уктем вышел.
Анна согласилась.
— Но он не скажет. Никто ничего не скажет, пока ты не арестуешь тех, кого здесь боятся. А потом не арестуешь и тех, кто покровительствовал тем, которых боятся. И ещё следующий слой…
Я не стал ей говорить об угрозах её бывшего мужа. Зачем?
Мы просидели довольно долго. Разговор вился как деревенская тропинка вокруг, с учётом местных условий. Мы не касались наших взаимоотношений, как настоящих, так и будущих, кроме того, мы не говорили о прошлом каждого, будто жизнь началась со времени нашего знакомства — на берегу у метеостанции в день гибели Серёжи Пухова.
Убийство Пухова, несчастный случай с Ветлугиным, выброс нефти на сажевом комбинате, отравление качкалдаков…
Уктем появился через несколько минут после моего звонка — по-прежнему деловой и тактичный.
Я спросил, как бы между прочим:
— У вас большая холодильная камера? Он поправил очки:
— Какая? У нас их две.
— И было две? С самого начала?
— Вторую поставили недавно. — Он с любопытством взглянул на меня. — А что?
— Мы иногда сдаём бесхозную рыбу. Вероятно, можно сдать и сюда. Если есть ёмкие камеры…
— Конечно, — круглые глаза верблюжонка заблестели. — У нас большие камеры. Самые большие в городе. У нас их арендует Рыбакколхозсоюз.
— Парфёнов?
— Парфёнов — зам. — Мальчик знал всё. Когда я посмотрел на часы, собираясь рассчитаться, Уктем сказал:
— Ваш счёт оплачен.
— Кем же? — удивился я.
— Не знаю… Он сказал, что ваш друг, — мило соврал верблюжонок. — В таких случаях мы никогда не отказываем. Дружба у нас — святое дело.
— Так, так. — Я согласился.
— Вопрос исчерпан. Правда? — удостоверился он. Анна смотрела на меня с улыбкой и любопытством.
— Но могу я, по крайней мере, узнать, сколько стоил наш ужин? По-моему, это не возбраняется.
— Нет. — Мальчик достал блокнот, лежавший в кармане фартука. — Шашлыки из осетрины — три рубля сорок копеек, закуска… Итого, — он уменьшил стоимость ужина примерно втрое, — семнадцать рублей шестнадцать копеек…
— Передайте спасибо нашему доброжелателю, — попросил я. — В свою очередь, мы хотим тоже оставить вещественные знаки нашей признательности. Я достал бумажник, отсчитал пять десятирублёвок. — Это ни в коем случае не плата по счёту за ужин. Рассматривайте как чаевые…
Я взял Анину сумочку, которую она, садясь, повесила на спинку стула.
Маленький плут развёл руками.
— Не обидит ли это вашего друга? Он ведь может оскорбиться!
— Не обидит, — успокоил я.
Мы вышли.
Народ разъезжался. В коридоре впереди мелькали быстрые тени женщин, приехавших не с мужьями. Тусклое освещение не позволяло никого разглядеть. Анна шла впереди — в своём длинном платье, касавшемся, казалось, пола. Я шёл за ней. Коридор привёл нас в пустой двор, с ночным звёздным небом между деревьями и отдалённым гулом волн.
Мы остановились. Я обнял её.
В эту секунду из стоявшей под деревьями машины прямо в лицо нам дважды пальнула фотовспышка.
Яркий свет открыл всё, скрывавшееся в темноте, — складки Аниного платья, её коротко, по-мальчишески остриженную голову, склонённую к моей, сумочку, которую я всё ещё нёс в руке, жалкую дверь нашего убежища…
