Вялым голосом Сабиров поведал мне, что вынужден был ввести должность обходчика магистрального кабеля, чтобы быстрее узнавать, где на трассе могло произойти повреждение.
Сабиров был медлителен. Я перегорал во время долгих его пауз, обдумываний, отступлений, экскурсов в производственную деятельность «Восточнокаспийскнефтегаза». Наконец я принуждён был ограничить маневренность моего собеседника.
— Прошу вас точно ответить на мои вопросы. Все другие объяснения вы сможете внести в протокол собственноручно. Итак… Как оплачивался труд Баларгимова?
— По часовой тарифной ставке — сорок и четыре десятых копейки…
— Что это составляло в месяц?
— По-разному, — он заговорил чуть быстрее. — Шестьдесят и восемьдесят рублей…
— Плюс компенсация за неиспользованный отпуск?..
— Обязательно.
— Сколько за три года Баларгимов обнаружил повреждений кабеля на трассе?
Сабиров не мог припомнить.
— Сколько продолжался рабочий день Баларгимова?
— Он работал полный день, как все.
— Должен он был ежедневно являться в контору?
— Нет.
— Вы всё равно ставили ему рабочий день…
— Да.
— И приказали Рахимову, чтобы тот тоже ежедневно ставил Баларгимову рабочие дни… Почему?
Сабиров не ответил. Разговор был, по существу, закончен.
Я составил протокол, из которого явствовало, что шеф браконьерской лодки семь-восемь часов ежедневно находился на трассе, выявляя и устраняя механические повреждения магистрального кабеля.
Сабиров подписал, не читая. В отношении к происходящему у него произошёл неожиданный перелом, я ощутил его, заметив, что, подписав объяснение, он не делает попытки подняться и продолжает сидеть.
— Могут меня исключить из партии? — спросил он неожиданно. — И даже отдать под суд?
— Получение денег за работу, которая в действительности не выполнялась, — это хищение.
— А если меня к этому принудили?
— Кто? Назовите!
— Я не настаивал бы на вашем месте. Не хотите же вы ссориться со здешними властями! — Он смотрел зло. — Человек достаточно авторитетный. Вам тоже придётся с ним считаться». Давайте так! Положим, что Баларгимов уже уволен. Вчерашним числом… А деньги я возмещу. За все годы. Займу и возмещу!
— Так не пойдёт. Кто этот человек? Из милиции?
— Бураков тоже знал. А приказал не он. «Баларгимова Оформи к себе. Он будет числиться, а работать не будет. Всё! Иди». — Тонкий голосок Сабирова словно набирал высоту и в конце сорвался. — Больше я ничего не скажу. Он член обкома. Депутат. Довольны?
На этом мы поставили точку. Точнее, многоточие. Я отпустил его.
Прозвенел телефон.
— Простите, у вас нет Эдуарда Гусейновича? — Женщина почему-то искала Эдика Агаева по моему номеру.
Вежливый голос, знакомая интонация. Так разговаривали наши девочки, потом жёны, с того берега, живущие за мужьями. Так могла спрашивать обо мне моя жена — стараясь не обременить своим обращением. Доверчиво, чуть стеснительно. Я не звонил ей уже несколько дней. Лена тоже мне не звонила. Ей передали, видимо, что я был и не заехал, сопровождая Баларгимова в Астрахань.
Особый кодекс семейных отношений позволял мужчинам того берега быть людьми относительно свободными — встречаться с друзьями, проводить время в мужских компаниях, бывать в ресторанах; с другой стороны, он обязывал относиться к жёнам строго по-рыцарски и, как самую малость, не только ежедневно возвращаться домой с цветами, но и отправляться по воскресеньям с огромными сумками на базар, делать закупки — то, чего я теперь был лишён. Женщины на том берегу на базар не ходили и даже не знали, что чего стоит.
— Эдуарда Гусейновича в прокуратуре нет, — сказал я.
— А кто со мной говорит? — спросила Агаева. Я назвал себя.
— Очень приятно, Игорь Николаевич. Это жена Эдуарда Гусейновича, Лора. Вы должны меня знать. Ваша Лена училась вместе с моей сестрой на улице Самеда Вургуна…
Я знал эту школу:
— И моя сестра там училась.
— Я её тоже знаю. Она дружила с Милей Карахан из нашего дома…
При желании мы могли найти ещё не менее десятка общих знакомых.
— Почему вы никогда к нам не зайдёте? — спросила жена Агаева. Посмотрим видео. Посидим. Плёнки, правда, не новые, но иногда кое-что попадается. Приходите.
Я положил трубку, весьма озадаченный. Звонок был неспроста. Похоже, Эдик Агаев вёл со мной двойную игру.
Раздумывая, я вышел в приёмную.
— Гезель! Я еду к соседке Баларгимовых, к Римме Хал иловой. Скоро буду.
На лестнице я обогнал обоих руководителей участка связи
— они еле двигались, медленно-тяжело, под грузом невесёлых дум. Внизу, у дежурки, стоял озабоченный и, как мне показалось, расстроенный чем-то Бураков. Было непривычно видеть его стоящим одиноко, без дела.
— Идёте? — Я показал во двор.
Он покачал головой. Я сел в «Ниву».
За воротами на другой стороне улицы стояло такси. Вторая машина, на которую я тоже обратил внимание, находилась ближе к перекрёстку.
Их появление здесь показалось мне не случайным — между людьми в обеих машинах, скорее всего, существовала связь. И в той, и в другой сидело несколько молодых людей.
Я свернул за угол, подождал и резко дал задний ход — транспорт продолжал стоять. Люди в машинах интересовались не мной.
Я подумал: «Похоже, следственно-оперативная группа из Астрахани уже здесь!»
— Вы Римма Халилова? — Я представился.
Её первое желание было — удостовериться, что никто нас не слышит.
Саманно-глиняный жилой массив вокруг был пуст, но это её не успокоило. В домиках, сдвинутых вместе самым нелепым образом, не могло быть тайн. Всё становилось известным — приобретения, супружеские измены, аборты. Обо всём говорилось открыто. Закон всеобщего молчания под страхом смерти распространялся лишь на органы правопорядка.
— Проходите.
В маленьком деревянном ящике был необходимый набор всего, что требуется в доме. Стол, стулья, шкаф, даже кресла — всё миниатюрное, сделанное умельцами Нахалстроя, работавшими на списанном и украденном. Вдоль стен на полу стояли куклы. У меня возникло чувство, будто я попал в страну лилипутов.
— Садитесь, — предложила Халилова, молодая блондинка с простым, приятным лицом.
— Спасибо. — Я с осторожностью уместился на игрушечном стуле. — В своё время вы жили на даче Баларгимова…
— Ах, это… — Она не испытала смущения.
— Долго вы жили там?
