— Что им нужно от тебя?
— Мне предложили работу.
— Не здесь?
— Нет.
— Афганистан? Она помолчала.
— Я дала согласие.
Реальность настигла меня. Мы жили в суровом мире, который нам долго представляли идиллически-безмятежным, лучшим из миров… Жили так долго, что и сами в конце концов чуть не поверили в это.
Наша областная мафия боролась против меня так, словно я был не прокурором, а преступником, объявленным вне закона. Мне готовили нечаянную смерть; ближайший родственник моей подруги, а теперь и она взяты были в качестве заложников. Командно-бюрократический аппарат на всех уровнях всегда точно копировал методы и приёмы вышестоящих.
— Когда ты едешь? — спросил я.
— Завтра. Вернее, сегодня. Дневным паромом.
— Ничего не понимаю. Ты шутишь!
— Я не шучу. Умоляю: не приезжай меня провожать. Иначе я не выдержу. Я спешила, чтобы проститься… Я выключил чайник, он так и не успел закипеть. Анна с жалостью взглянула на меня.
— Ляжем под одеяло… — Она потянула меня за руку. — Каракурт больше не приползёт. Ничего не страшно, когда под одним одеялом…
В областную больницу, к капитану Мише Русакову, меня не пустили — было ещё рано.
Тенистый, с цветами, двор по другую сторону решётки показался мне райским уголком рядом с пыльной, побитой машинами дорогой и хилыми саженцами вдоль тротуара. Я не удивился бы, различив под деревьями гуляющих фламинго или павлинов.
«Недавно ещё я мог увидеть здесь Анну…» — подумал я.
Вместо неё я заметил двух девочек-подростков.
— Девочки, — позвал я. — Пожалуйста, узнайте, как здоровье капитана Русакова. Чистая хирургия, вторая палата…
— Миши? — Одна из девочек погремела спичечным коробком. — Он в порядке.
— Точно?
— Мы заходили — ему тоже не спится… А у вас нет сигарет? Не беспокойтесь: мы совершеннолетние. У меня были сомнения на этот счёт.
— Не курю.
— А вы захватите, когда ещё раз поедете! — предложила вторая подружка. — Мы будем ждать.
Я сел за руль, помахал им, и они тоже подняли худые девчоночьи руки, на треть высовывавшиеся из коротких больничных халатов.
Капитан «Александра Пушкина» поправлялся — это согрело мне душу.
У меня больше не было причин оставаться в Восточнокаспийске. Кто-то верно рассчитал — пока Анна была здесь, я не принял бы новое назначение. Мне нанесли удар со стороны, откуда я меньше всего ожидал.
— Как вы относитесь к проблеме снежного человека? — спросил Гарегин, накладывая мне на лицо тёплые ухоженные пальцы.
— Есть что-нибудь новое? — осторожно спросил я. — Мне казалось, что вопрос давно решён.
— Разве вы не читали в «Восточнокаспийском рабочем»? — Гарегин на секунду даже задержал бритву.
«Восточнокаспийский рабочий» в надежде на новых подписчиков то живописал кладбища африканских слонов, то освещал аварию истребителя где-нибудь в Небраске. Теперь вот — снежный человек…
— Видимо, я пропустил.
— Два английских туриста видели его своими глазами, — поведал Согомоныч. — Они стояли совсем близко. Как от этой двери до зеркала… Он был хорошо виден. Волосатый, уши белые. Босиком…
— А почему уши белые? — Я заинтересовался.
— Я думаю, отморозил. Мой дед тоже отморозил уши. И они у него до конца жизни оставались белыми. И не только уши.
Я деликатно промолчал.
Оперативно-следственная группа с того берега начала операцию ещё на рассвете. Я в ней не участвовал. Несколько оперативных групп одновременно выехали из Дома рыбака на обыски — к Эдику Агаеву, к Буракову, к Цаххану Алиеву…
— …Кстати, вас в городе очень хвалят, — Согомоныч сменил тему. — Вы вроде честного комиссара полиции. Смотрели «Признание комиссара полиции прокурору республики»?..
За окном промелькнул автобус-катафалк, на секунду он закрыл запечатлённый в масляной краске призыв к расстрелу Умара Кулиева.
Я очнулся, почувствовав мгновенный ожог всего лица. Но прежде чем боль стала нестерпимой, Согомоныч уже приподнял салфетку, охладил и снова набросил мне её на лицо — ещё тёплую и влажную.
— У вас сегодня вид прекрасно отдохнувшего человека, — любезно сказал Гарегин, уже не пытаясь представить свой труд как обычный «хэрмет». — Между прочим, меня считают вашим человеком…
— Как ты себя чувствуешь, Гезель? — спросил я, когда она вошла в кабинет.
Что-то подсказало мне, что с ней не всё в порядке.
— Доктор говорит, что я должна была уйти в декрет раньше. У меня всё как-то быстрее оказалось…
— Дело только в этом? Она вздохнула.
— Не только. Кто-то хулиганит по телефону. Угрожает.
— Ничего не бойся, Гезель. Я скажу — с сегодняшнего дня тебя будут отвозить на машине. Она улыбнулась.
— Мне звонили? — спросил я.
— Из обкома. В четырнадцать собирают административные органы. Вас просили приехать за час. К Митрохину.
— Меня — одного?
— Да.
— Непонятно. Бала звонил?
— С самого утра. Он хотел прийти, но почему-то задерживается. Я даже волнуюсь. Звонила его мама из Баку. Она не может к нему дозвониться: никто не берёт трубку.
— Тогда, пожалуйста, найди его.
— Кроме того, вас хотела видеть вдова Ветлугина… — Гезель прислушалась к шагам в коридоре. — Наверное, это она!
Это действительно была Ветлугина. Она явилась по собственной инициативе и выглядела весьма решительно. Я сразу это заметил. Арест Баларгимова изменил ситуацию.
— Мне бы хотелось дополнить показания о гибели мужа…
— сухо сказала она.
Я пригласил её в кабинет, молча указал на стул.
— Мне рассказала одна женщина, — Ветлугина начала с конца. Мы с ней вместе работаем. А ей говорил сын — он осенью утонул на рыбалке… Моего мужа застрелил Баларгимов. На берегу, рядом с метеостанцией.
Я боялся её вспугнуть, но всё же спросил:
— За что?
— Не знаю. — Она достала платок, вытерла сухие глаза. — Ждали как раз лодку с рыбой, а Баларгимов ходил с ружьём. Пьяный. Подавал сигналы — в каком месте подплывать к берегу… Тут это и произошло.
— Что потом?
— Там была вёсельная лодка одного казаха — вечно пьяного. Тоже браконьера…
Я вспомнил громадного лысого азиата — в галифе и телогрейке, угрожающе кренившегося к земле в мой первый приезд на метеостанцию, похмельный памятник, возникавший на площади перед бывшим банком.
«Адыл Абдтоазаков!» Именно он притащил в «козлятник» кричащего, отбивающегося карлика Бокассу, когда тот порезал Мишу Русакова.
