— Удалось установить, с кем Пухов был вечером?
— Да. Они из этого дома. Джалиловы. Бала допросил. Их все знают. Муж, жена, два брата мужа, сноха и бабушка. Они вечером, после работы, переносили вещи на новую квартиру. Пухов им помогал… — Агаев взглянул на часы. — Надо идти, там у меня люди…
Высоченный, ражий — он напоминал снятую с петель большую дверь, уже гораздо большую, чем та, что вела в мой кабинет, поэтому, выходя, Эдик Агаев слегка пригнул голову, чтобы не задеть притолоку.
Я вышел вслед за ним. В приёмной, напоминавшей объёмом небольшой платяной шкаф, уже толпился мой огромный штат в лице всё того же помощника — страдающего полнотой и одышкой юного Балы Ибрагимова и моей сильно беременной секретарши — гладкой, огромной, как дельфин, Гезели.
— Пухов долго ещё находился у Джалиловых? — спросил я у Балы.
— Не очень. Поужинали, распили бутылку. Пухов ушёл около двенадцати.
— Он говорил, куда идёт?
— Нет. Никому ничего не сказал.
— Он был с ними с самого начала?
— Нет, они встретили его в Нахаловке, часов в девять, когда делали последнюю ходку. Он помог им нести посуду — тарелки, пиалушки…
«Похоже, так и было», — подумал я, вспомнив донёсшийся до меня голос: «Осторожно хватай! Разобьёшь!..»
— С женой Пухова ты тоже говорил?
— Да. Она воспитывает детей и не знает о делах своего мужа. Не знала и знать не хотела. У них у каждого была своя жизнь… — Бала хотел говорить точно и резко, как милицейские оперативники, но ему мешала природная застенчивость да ещё очки — затемнённые, неохватные, готовые в любую секунду слететь и разбиться. Громоздкая фигура добряка и толстые губы дополняли портрет.
— Жена Пухова не говорила — в их семейной жизни не было проблем?
— Как? — Бала не понял.
— Может, ревность, месть…
— Нет, нет… — Он отверг самую мысль об этом.
Был уже вечер, но хозяин «Парикмахерской Гарегина» стоял у дверей своего заведения в той же позе, исполненной величия и трагизма, что и накануне.
— Так проходит слава мира… — грустно сказал он, глядя куда-то поверх моей головы.
Я хотел обернуться, но парикмахер неверно истолковал моё движение, взял меня под руку со словами:
— Отбросьте свои сомнения, тем более что у вас нет на них времени. Вы же наверняка ещё не представлялись в обкоме! — Осведомлённость капиталиста-парикмахера была исчерпывающей. — Вы приехали позавчера. Секретаря обкома не было. Сегодня вам наверняка было не до этого. Неизвестно, сможете ли вы завтра выкроить хоть минуту для себя… Всё другое время у вас займут допросы. Надо же искать убийцу! А ищут обычно или поздно вечером, или ночью, или на рассвете…
— Пожалуй…
Я провёл рукой по лицу. Мелкая колючая щетина покрывала подбородок.
Мы зашли в его белую мазанку, очень аккуратный домик, разделённый белой медицинской ширмой на два помещения. Передняя оказалась залом ожидания, включавшим столик с неизбежным потрёпанным комплектом прошлогодних «Огоньков» и двумя стульями. За ширмой был парикмахерский рай. Гарегин усадил меня в кресло, обвязал хрустящей чистой белой салфеткой, намылил лицо горячей душистой пеной и начал колдовать, ни на минуту не прекращая разговор.
— У каждого своё призвание. Я не стригу, я рисую на голове… Один рождается солдатом, другой — художником…
— витийствовал Мкртчан. Других клиентов, желавших последовать моему примеру, не было, и он не спешил сократить время, отведённое на саморекламу. — Вообще, в нашей стране умели делать настоящую причёску два человека: один уже умер, второй — мой учитель, он на пенсии. Я — третий. Я филирую, шлифую, разделываю, просто точу красоту… Волос на голове должен лежать натуральной волной.
За окном парикмахерской показался чёрно-жёлтый похоронный автобус «пазик».
Я вспомнил о Пухове. Завтра в таком же автобусе убитый инспектор рыбнадзора отправится в свою последнюю дорогу. Где она кончается, никто не знает.
Много лет назад, когда моя жена была ещё студенткой и училась на факультете психологии, ей предложили тему курсовой, которая ей и мне тоже тогда студенту юрфака — пришлась по душе. Она называлась — вот и говори после этого о свободной воле и случайности выбора — «Поведение браконьера в конфликтной ситуации». Никогда до того я не интересовался вопросами рыбоохраны и после многие годы, вплоть до моего назначения в Восточнокаспийск, не предполагал вернуться к ним.
Вместе с ещё одной молодой парой — студентами биофака — мы получили в своё распоряжение вёсельную лодку «кулаз» и возможность курсировать вдоль берега.
Прекрасное было время! Мы внимательно выслушивали рыбиыспекторов и задержанных ими нарушителей лова, заполняли карточки, вычерчивали диаграммы.
Конфликтная ситуация, как нам представлялось, ограничивалась поигрыванием мускулами в зависимости от силы обеих сторон — наличия оружия, количественного соотношения браконьеров и инспекторов, качества и числа имеющихся у них плавательных средств.
Мы не предполагали, что можно, подойдя почти вплотную, расстрелять инспектора рыбнадзора, как это произошло с Пуховым, или, проникнув в инспекцию, плеснуть бензин на живот спящему, выйти и выстрелить из ракетницы, как это проделал Умар Кулиев.
Метеостанция, где был убит Пухов, не находилась на участке его обслуживания, и было непонятно, что привело его в район бывшего банка. Что он ожидал от ночной этой поездки на берег? Где его лодка?
Я сидел в полудрёме, слушая, как с лёгким скрежетом ползёт по моим щекам бритва, и раздумывая над своими непростыми проблемами.
— А вот в рыбинспектора я бы, например, никогда не пошёл, — клубился в это время надо мной голос Согомоныча. Задумавшись, я забыл, что, кроме меня, в парикмахерской присутствует кто-то ещё, кто соединяет бесшумные успокаивающие прикосновение к лицу с такими же ласковыми неутомительными сотрясениями воздуха над моей головой. — Это же не шутка! Перед этим тоже молодой рыбинспектор погиб — Саттар Аббасов… Сожгли прямо в рыбинспекции!
Созвучие наших мыслей имело общую причину, и я легко установил её. Из окна парикмахерской была хорошо видна выцветшая надпись, на которую я раньше ещё обратил внимание, — «Смертный приговор убийце — браконьеру Умару Кулиеву…»
Ещё трижды я увидел за окном жёлтые похоронные автобусы. Можно было подумать, что на побережье вчера бушевала война. Правда, у людей в катафалках лица были деловые, озабоченные; никакой особой печати скорби не наблюдалось.
— У вас пассажиры предпочитают похоронные автобусы обычным или что-то случилось?
Парикмахер недоуменно посмотрел на меня, потом проследил направление моего взгляда, увидел автобус и захохотал:
— Да нет! Просто фондов не хватило на нормальные, и нам спустили пятьдесят штук, предназначенных для похоронного обслуживания. Да вы не удивляйтесь! Вообще люди в нашем городе идут как-то вспять.
