— …Он, к сожалению, не мой режиссер, — говорила Анжелика. — Анекдот! Мой муж, но не мой режиссер. Он слишком любит себя. Ты слишком любил меня, а он слишком любит себя, поэтому вы оба не могли мне помочь. В принципе мне нужен режиссер типа… — она назвала фамилию, — вот он работает через актера.
— А ты не пробовала к нему?
— Не только пробовала — у меня полгода назад был с ним роман. Вот бы за кого мне замуж!
Я не понял, говорит она всерьез или дурачится, и на всякий случай отозвался столь же неопределенно:
— И за чем же дело стало?
Она ответила серьезно и грустно:
— Он не захотел.
— Почему?
— Он сказал: ты — как яркая люстра. А жена должна быть как тусклая лампочка в туалете…
Все дни, что она была у меня, мы говорили только о ней. Похоже, думать о ком-то другом она просто не умела. Это стало надоедать.
В конце концов я спросил резко:
— Тебе чего надо — играть или пробиться?
Анжелика, почти не думая, твердо ответила:
— Пробиться. Пробьюсь — буду играть. А не пробьюсь…
Она посмотрела на меня с досадой:
— Как ты не понимаешь разницу? Ты художник, а я актриса, у нас все по-другому. Ты можешь писать и складывать про запас, когда-нибудь выставишь. А я не могу играть про запас! Не помню, кто сказал, но очень точно: у актера есть только сегодня, поэтому высказаться он должен сегодня.
— Ну и что ты хочешь высказать?
Она немного растерялась:
— Как — что?
— Так — что?
— Это же зависит от роли!
— У плохого актера от роли, у хорошего — от личности.
Анжелика задумалась. Потом проговорила:
— Наверное, ты прав. Конечно, надо вкладывать себя, иначе нельзя. — Она вдруг посмотрела на меня. — Ты как думаешь: я личность?
Я пожал плечами.
— А раньше говорил — личность.
— Раньше я так и думал.
— А теперь?
— Теперь никак не думаю. Не знаю.
— А все же? Я не обижусь.
Я немного подумал:
— Личность обычно несет какую-нибудь идею.
— А ты несешь?
Это было сказано без подвоха, просто для уяснения истины.
— Несу.
— Какую?
— Как-нибудь в другой раз.
— А я — совсем никакой?
— За три дня уловил только одну идею — пробиться.
Анжелика вдруг почти закричала:
— Ты что думаешь, я сама не знаю?! Конечно, лучше сперва учиться, развиваться, а уж потом выдавать. Но где оно, это «потом»? Сегодня меня зовут, а потом, может, никто и не захочет. Люди по десять лет без ролей сидят, за паршивый эпизод в ножки кланяются!
Она дернула губой, словно отгоняя ругательство, и закончила с мрачной убежденностью:
— Пока идет карта, надо играть.
Я машинально удивился:
— Ты играешь в карты?
Она ответила нехотя:
— Муж играет…
Потом она прибирала постель, а я смотрел в окно. Было жаль уходящего времени, холст, начатый еще до ее приезда, отдалялся от меня и мог уйти совсем — при Анжелике не работалось, ее яростный эгоцентризм словно выжигал все вокруг. Черт с ним, подумал я, будем считать — отпуск…
Она сказала за моей спиной:
— Я буду иногда приходить, ладно? Мне ведь никто не скажет правды, кроме тебя.
Я обернулся:
— А зачем тебе эта правда?
Восходящая звезда жалковато улыбнулась:
— Все-таки…
Анжеликины дела в Москве кончились, и она быстро собрала свою сумку с пантерой. Накануне она встречалась с Любой и Верушей и теперь, укладываясь, рассказывала мне про их дела. Новости в основном были нерадостные.
— У Любки плохо, — говорила Анжелика, — по-моему, просто сломалась. Сидит в Росконцерте, место ничего, но… Инерция вышла!
Я удивился, а еще больше огорчился: образ скуластенькой девушки с бесстрастными глазами охотницы, неуклонно взбирающейся по жизненной крутизне, стойко держался в моей памяти и чем-то помогал жить — может, служил примером прочности и хладнокровия в разнообразных и довольно частых передрягах. Жаль было терять такой симпатичный идеал.
— А что у нее?
— Они же с Пашкой разбежались.
— Почему?
— Сложно… Понимаешь, у нее характер. Ну и давила мужика помаленьку. А Пашка терпел, терпел, и вдруг…
— Может, помирятся?
— Вряд ли, поезд ушел. Пока она выдерживала характер, он женился.
— Он что, так много для нее значил? — спросил я с сомнением: уж очень не походил на рокового мужчину этот громоздкий большеротый увалень.
— Дело не в нем, дело в Любке, — объяснила Анжелика, — она не умеет перестраиваться. На первом курсе подружилась со мной и с Верушей — так и дружим до сих пор. Любка только кажется такой самоуверенной, а на самом деле очень привязчивая. Вот посмотри, кто у нее всегда на дне рождения: мы с Верушей, трое одноклассников и еще подружка с детского сада. Она теперь в Перми, но надень рождения всегда приезжает.
— Ну и кто же теперь у Любки?
— Пусто, — сказала Анжелика, — можешь попробовать. Но честно скажу, шансов мало. Не исключено, что она вообще однолюбка.
— А вы с Верушей не могли их помирить?
Наверное, в голосе моем прозвучало осуждение, потому что она стала оправдываться:
— Ты Любку не знаешь. Замкнулась, грызет себя, а попробуй слово скажи…
Потом Анжелика рассказала про Верушу. У той тоже было не блестяще. Место, в общем, нашлось пристойное: отдел литературы и искусства в отраслевой газете. Но зав — старый маразматик, на мысль ему чихать, на стиль чихать, требует прописных истин и ничего более. Контора как контора, говорила Анжелика, но у Веруши талант, а там талант не нужен, слишком выпадает из общего уровня. Отсюда нервотрепка и прочие прелести. К тому же к ней лезет один жлоб, ответственный секретарь.
— К Веруше?
— А ему плевать, — сказала Анжелика, — ему важно, что ГИТИС закончила. Большой любитель культурного общества!
Я хорошо помнил Верушу, прокуренную, толстую и неряшливую, помнил резкие вспышки ее неожиданного ума, слепящие, как мигалка милицейской машины. Талант был ее единственным козырем и единственной жизненной ставкой — никакой подстраховки…
— Паршиво, — сказал я.
— Просто черт-те что! — тут же подхватила Анжелика. — Они ведь обе умней меня в десять раз, особенно Веруша. Скажи мне на втором курсе, что так повернется…
