— Баб бросают, а солдат солдата никогда не бросит. За это же трибунал.
Вряд ли она поняла, но, похоже, все-таки поверила.
Она пошла наверх, а я стал думать, куда приткнуться на ночь. Абсолютно ясно было только одно — что к Антону нельзя… Я вдруг вспомнил, что так ему сегодня и не дозвонился.
Один автомат не соединял, в другом трубка была оторвана. В третьем, наконец, пошли гудки.
— Да?
— Елена Федоровна, это я. Антон дома?
По сути, уже эти слова можно было не произносить, я все почувствовал по единственному ее слову… Пауза.
— Ты что, не знаешь? Антона увезли.
— Как увезли?!
Знал же как, но выкрикнулось автоматически.
— На него напали. Он в реанимации.
Хоть это слава богу…
— Елена Федоровна, какая больница?
Она сказала.
Я даже не попрощался.
На все про все мне потребовалось минут пятьдесят. Еще четверть часа заняла дорога до больницы.
К Антону не пустили. Сестра лишь приоткрыла дверь — я увидел трубки, одна тянулась к ноздре, другая уходила под одеяло.
— Вытащите? — спросил я.
— Не помрет, так выживет, — ответила сестра.
Выйдя из больницы, я огляделся очень внимательно, однако не увидел того, что ожидал. Уже стемнело, я шел к трамваю, время от времени оглядываясь и прислушиваясь, но шаги звучали лишь мои собственные.
В трамвае народу было немного, я отвлекся, было о чем подумать. На первой остановке только выходили. На второй в переднюю дверь спортивно впрыгнул высокий малый в джинсе — у него и сумка была спортивная, длинная, с особой щелью для ракетки. Интересно, откуда он взялся? Из головного вагона, наверное, больше неоткуда. Я слегка удивился джинсе, поскольку раньше видел его только в свитере и трехцветной ветровке. Значит, может себе позволить. Живут же люди! В остальном все развивалось логично: где и было меня отлавливать, если не у больницы?
Я сидел у задней двери, он у передней, человек пять располагались между нами. Я смотрел в сторону, и он в сторону. На ближайшей остановке я дернулся к двери — и он тут же дернулся к своей. Я передумал — он передумал. Все шло так синхронно, будто мы эту поездку неделю репетировали.
Вылезать у метро я не стал. И у стадиона не стал. А вот следующая остановка мне понравилась сразу. Я поднялся в последний момент, когда двери уже открылись. Если бы он кинулся к моей двери, я бы снова сел: но он шагнул к своей.
Трамвай отошел. На остановке нас было двое. Справа вдоль линии шла панельная стена стадиона, серая и грязная. Слева, за улицей, за полоской деревьев стояли дома, по-современному торцами к мостовой. Разноцветно дымились окна, и за каждой занавеской гипнотизировал моих сограждан свой телевизор. Только двое нас было на остановке, и единственный фонарь светил обоим, только по-разному: мне в спину, а ему в лицо.
Он двинулся как бы даже не ко мне, просто в мою сторону, неспешной походкой, в которой не было ничего угрожающего — мало ли кому куда надо? Я крикнул навстречу:
— Закурить не найдется?!
— Это можно, — пообещал парень и сделал еще шага три.
— А теперь стой, — сказал я внятно. — Ну-ка!
Только тут он увидел «хрюшку».
— Ты это чего? — проговорил он не со страхом даже, а с изумлением, но все же остановился.
— Сумку на землю.
— Да ты чего?
Я поднял дуло повыше, и он не нагнулся, а присел, ставя сумку на ощупь, потому что глаза не отводил от моих.
— А руки подними.
Он поднял. Вот уж, наверное, чего ему не приходилось делать ни разу в жизни — на лице было глубочайшее недоумение, а пальцы растопырены и согнуты.
— Повернись спиной.
— Парень, да ты что? — Улыбка у него была растерянная, но уж такая миролюбивая…
— Спиной, — сказал я, — и не дергайся. А то ты дернешься, и я дернусь.
Он повернулся спиной.
— Вперед. И не быстро.
Нести две сумки в левой руке было тяжело и неудобно, но ничего ловчее я придумать не смог.
Его поднятые руки просительно шевельнулись:
— Слушай, парень, давай хоть поговорим.
— Конечно, поговорим, — согласился я, — раз уж встретились.
Час был спокойный, малолюдный, но я знал, что вот-вот по ящику кончатся «Новости» и начнут выгуливать собак. Времени было мало, впрочем, много мне и не требовалось. В принципе мне просто хотелось уйти с остановки, а где разговаривать — было все равно. Мы так и шли по линии трамвая, пока слева не возник широкий просвет между двумя порядками домов. Может, было поблизости место и поспокойнее, но где его искать, я не знал.
— Стой, руки за голову, — сказал я, подумав, что человек с поднятыми руками смотрится со стороны очень уж интригующе.
Теперь у меня был момент раскрыть его сумку. Он не зря выбрал длинную: в ней легко уместился полуметровый ломик с лопаточкой на конце. Не знаю, что это было, скорей всего, монтировка для крупной шины. Лопаточка лоснилась, сам же ломик был шершав, местами поржавел — видно, изначально железка не предназначалась для убийства, а орудие труда не обязано быть красивым, с него спрос небольшой.
— Значит, ты и есть маньяк? — спросил я.
— Да какой я маньяк, — чуть не взмолился малый, и лопатки его протестующе шевельнулись, — служу, да и все. У тебя своя фирма, у меня своя. Наняли, и служу. Мне что патриоты, что демократы, один хрен, бабки нужны, и все. Жить-то надо!.. Слышь, повернуться можно?
— Ну, повернись.
Он повернулся и сразу поймал взглядом дуло.
— Руки затекли, опущу, а?
— Нет.
Это я сказал твердо. Я знал, что лучше всего его обыскать, но для этого надо было приблизиться, а приближаться к нему было нельзя. Я не разбирался толком, какие мышцы у качков, массы там больше или резкости, но точно знал, что у меня самого ни массы, ни резкости нет и ничто меня не защитит, кроме «хрюшки» и пяти шагов между нами.
И еще — зря я позволил ему обернуться. Зря. Теперь он смотрел на меня, и чем дольше смотрел, тем меньше боялся. Не грозный был у меня вид, к сожалению. Совсем не грозный.
— Парень, — сказал он, — ну зря ты, ей-богу, зря. Ну чего я тебе-то сделал?
— Ты же меня убить собирался.
— Так ведь не убил. Ну раз так вышло — давай как-нибудь договоримся.
Он втягивал меня в разговор, по нашим временам вполне нормальный, а на человека, с которым нормально беседуешь, может просто не подняться рука. Нет, я не хотел с ним нормально беседовать.
— Зачем убрал парня? Это мой друг, понял?
