— Когда же это он ее встретил? — бормотал молодой человек, очевидно в крайнем волнении. — Она, может быть, теперь меня ждет… Я, решительно, выйду отсюда!
— Она? кто она? Боже мой! про кого вы говорите, молодой человек? Вы думаете, что там, наверху… Боже мой! Боже мой! За что я так наказан?
Иван Андреевич попробовал повернуться на спину в знак отчаянья.
— А вам на что знать, кто она? А, черт! Была не была, я вылезаю!..
— Милостивый государь! что вы? а я-то, я-то как буду? — прошептал Иван Андреевич, в припадке отчаяния уцепившись за фалды фрака своего соседа.
— А мне-то что? Ну, и оставайтесь одни. А не хотите, так я, пожалуй, скажу, что вы мой дядя, который промотал свое состояние, чтоб не подумал старик, что я любовник жены его.
— Но, молодой человек, это невозможно; это ненатурально, коли дядя. Никто не поверит вам. Этому вот такой маленький ребенок не поверит, — шептал в отчаянии Иван Андреевич.
— Ну, так не болтайте же, а лежите себе смирно, пластом! Пожалуй, ночуйте здесь, а завтра как-нибудь вылезете; вас никто не заметит; уж коли один вылез, так, верно, не подумают, что еще остался другой. Еще бы сидела целая дюжина! Впрочем, вы и один стоите дюжины. Подвигайтесь, или я выйду!
— Вы язвите меня, молодой человек… А что если я закашляюсь? Нужно всё предвидеть!
— Тсс!..
— Что это? как будто наверху я опять слышу возню, — проговорил старичок, который тем временем, кажется, успел задремать.
— Наверху?
— Слышите, молодой человек, наверху!
— Ну, слышу!
— Боже мой! молодой человек, я выйду.
— А я так не выйду! Мне всё равно! Уж если расстроилось, так всё равно! А знаете ли, что я подозреваю? Я подозреваю, что вы-то и есть какой-нибудь обманутый муж — вот что!..
— Боже, какой цинизм!.. Неужели вы это подозреваете? Но почему же именно муж… я не женат.
— Как не женат? Дудки!
— Я, может быть, сам любовник!
— Хорош любовник!
— Милостивый государь, милостивый государь! Ну, хорошо, я всё вам расскажу. Вонмите моему отчаянью. Это не я, я не женат. Я тоже холостой, как и вы. Это друг мой, товарищ детства… а я любовник… Говорит мне: «Я несчастный человек, я, говорит, пью чашу, я подозреваю жену свою». — «Но, говорю я ему благоразумно, за что же ты ее подозреваешь?..» Но вы не слушаете меня. Слушайте, слушайте! «Ревность смешна, говорю, ревность порок!..» — «Нет, говорит, я несчастный человек! Я, того… чашу, то есть я подозреваю». — «Ты, говорю, мой друг, ты товарищ моего нежного детства. Мы вместе срывали цветы удовольствия, тонули на пуховиках наслаждения». Боже, я не знаю, что говорю. Вы всё смеетесь, молодой человек. Вы сделаете меня сумасшедшим.
— Да вы и теперь сумасшедший!..
— Так, так, я и предчувствовал, что вы это скажете… когда говорил про сумасшедшего. Смейтесь, смейтесь, молодой человек! Так же и я процветал в свое время, так же и я соблазнял. Ах! у меня сделается воспаление в мозгу!
— Что это, душенька, как будто у нас кто-то чихает? — пропел старичок. — Это ты, душка, чихнула?
— О, боже мой! — проговорила супруга.
— Тсс! — раздалось под кроватью.
— Это наверху, верно, стучат, — заметила жена, испугавшись, потому что под кроватью действительно становилось шумно.
— Да, наверху! — проговорил муж. — Наверху! Говорил я тебе, что я франтика — кхи-кхи! франтика с усиками — кхи-кхи! ох, бог мой, — спина!.. франтика сейчас встретил с усиками!
— С усиками! Боже мой, это, верно, вы, — прошептал Иван Андреевич.
— Создатель мой, какой человек! Да ведь я здесь, здесь вместе с вами лежу! Как же бы он меня встретил? Да не хватайте меня за лицо!
— Боже, со мной сейчас будет обморок.
В это время наверху действительно послышался шум.
— Что бы там было? — прошептал молодой человек.
— Милостивый государь! я в страхе, я в ужасе. Помогите мне.
— Тсс!
— Действительно, душка, шум; целый гвалт подымают. Да еще над твоей спальней. Не послать ли спросить.
— Ну, вот! чего ты не выдумаешь!
— Ну, я не буду; право, ты такая сегодня сердитая!..
— О, Боже мой! вы бы шли спать.
— Лиза! ты меня вовсе не любишь.
— Ах, люблю! Ради Бога, я так устала.
— Ну, ну! я уйду.
— Ах, нет, нет! не уходите, — закричала жена. — Или нет, идите, идите!
— Да что это ты в самом деле! То уходите, то не уходите! Кхи-кхи! А и вправду спать… кхи-кхи! У Панафидиных девочки… Кхи-кхи! девочки… кхи! куклу я у девочки видел нюренбергскую, кхи-кхи…
— Ну, вот куклы теперь!
— Кхи-кхи! хорошая кукла, кхи-кхи!
— Он прощается, — проговорил молодой человек, — он идет, и мы тотчас уходим. Слышите? радуйтесь же!
— О, дай-то Бог! дай-то Бог!
— Это вам урок…
— Молодой человек! за что же урок? Я это чувствую… Но вы еще молоды; вы не можете давать мне урока.
— А все-таки дам. Слушайте.
— Боже! я хочу чихнуть!..
— Тсс! Если вы только осмелитесь.
— Но что же мне делать? здесь так пахнет мышами; не могу же я; достаньте мне из моего кармана платок, ради Бога; я не могу шевельнуться… О, Боже, Боже! за что я так наказан?
— Вот вам платок! За что вы наказаны, я вам сейчас скажу. Вы ревнивы. Основываясь Бог знает на чем, вы бегаете как угорелый, врываетесь в чужое жилище, производите беспорядки…
— Молодой человек! я не производил беспорядков.
— Молчать!
— Молодой человек, вы не можете читать мне про нравственность: я нравственнее вас.
— Молчать!
— О, Боже мой! Боже мой!
— Производите беспорядки, пугаете молодую даму, робкую женщину, которая не знает, куда деваться от страха, и, может быть, будет больна; беспокоите почтенного старца, удрученного геморроем, которому прежде всего нужен покой, — а всё отчего? оттого, что вам вообразился какой-то вздор, с которым вы бегаете по всем закоулкам! Понимаете ли, понимаете ли, в каком вы скверном теперь положении? Чувствуете ли вы это?
— Милостивый государь, хорошо! Я чувствую, но вы не имеете права…
— Молчать! Какое тут право? Понимаете ли вы, что это может кончиться трагически? Понимаете ли, что старик, который любит жену, может с ума сойти, когда увидит, как вы будете вылезать из-под кровати? Но нет, вы неспособны сделать трагедии! Когда вы вылезете, я думаю, всяк, кто посмотрит на вас, захохочет. Я бы желал вас видеть при свечках: должно быть, вы очень смешны.
