У колодца встретили еще несколько фланеров и решили идти на бал, что давали на Дворцовом взвозе. Уговорить пропустить всю компанию оказалось не просто, но я провел время с пользой: изверг если не все, то большую часть выпитого за день. «Sic transit gloria mundi!» – воскликнул Сильван, глядя, как я вытираю рот рукавом.
Наконец мы прошли в зал. Что это за зал, дорогая сестра! Потолок выше, чем в нашей церкви, а вокруг стен идет галерея, на которой богатые господа пьют бургундское из хрустальных бокалов. Мы, задравши головы, смотрим на них, а они нам салютуют бокалами. Потом затеяли игру: лили сверху вино, а мы подставляли рты и пытались поймать рубиновую струю. Парик Сильвана изрядно пострадал по причине неспособности хозяина быстро подставлять пасть под ожидаемые осадки: волосы намокли и свисали паклей. Одна радость, что цвет не пострадал: парик и без вина был красным. Но какая это незначительная мелочь по сравнению с нашим энтузиазмом! Мы развеселили публику, зал кружился в дьявольском вальсе даже без танцев, а я собрался было пройтись в менуэте, но начал с того, что опрокинул стол.
Должно быть, я задремал, притулившись у стены. Меня разбудил слуга в ливрее и вытолкал на улицу. Время шло к полночи, но на Большой площади было полно народу, хотя и темно: фонари никак не могли превозмочь тьму и освещали разве что собственные столбы. Куда делся Сильван и остальные, я знать не знал, и заговорил с каким-то господином на лестнице у биржи. Он ни о чем не хотел слышать, кроме музыки на балу. Я не пожелал выказывать себя провинциальным дурачком, отчего решил сделаться критиком – этак всегда легче прослыть знатоком. К моему удовольствию, замечания насчет того, что музыканты не особенно внимательно следовали нотам, вызвали его интерес.
Поскольку мне показалось, что его особенно беспокоит роль валторны в оркестре, я решил блеснуть остроумием и сказал, что валторнист с похвальным упорством не давал себя перекричать другим, куда более достойным виртуозам.
Глаза мои постепенно привыкли к темноте, и я заметил, что собеседник мой сидит на каком-то ящике. Я поискал глазами, где бы присесть, но ничего такого не нашел. Зато вдруг сообразил, что его ящик имеет раструб, пригодный именно для размещения в нем такого необычного инструмента, как валторна. И не успел подивиться странному совпадению, как получил увесистую оплеуху, раскровившую мне верхнюю губу.
– Собачий нос! – заорал господин, встал со своего ящика и оказался на голову выше меня. – Тебя бы заставить спеть хоть одну ноту, поглядим, кого ты перекричишь!
Я ударился в бегство, но жажда мести в нем заметно превосходила музыкальность, и еще долго за спиной был слышен ритмичный стук каблуков, время от времени сопровождаемый грозным ревом, вовсе, кстати, не ритмичным.
Мне удалось вздремнуть в бальном зале, так что я спать совсем не хотел, и, вместо того чтобы искать ночлег, вернулся на Сёдермальм к церкви Катарины, чтобы встретить там рассвет. Хотелось есть, но тут пригодилась взятая утром на кухне булка; я поел, развел в каблуке чернила из куска угля и стал писать тебе письмо. Встает солнце, уже сверкнул шпиль на церкви, начали мычать коровы, и тут же перекликнулись петухи. Солнце! Опять, как и каждый день, одеваешь ты Стокгольм в золотые одеяния, и стыд и срам тому, кто станет горевать из-за разбитой губы!
2
Дорогая сестричка, уже несколько дней миновало, как мне удалось улучить время написать тебе. У вдовы Бек не решаюсь показываться, ночую где придется, что нисколько меня не удручает; наоборот, дает возможность насладиться свежей прелестью раннего лета. Иногда выдается случай поспать несколько часов в трактире, ежели не попадается чрезмерно внимательный трактирщик, но и тогда есть множество мест для тех, кто умеет удовлетворяться малым. Небольшая прогулка – и тебе открывают объятия коровники и амбары, луга и огороды. Ворох листьев вместо подушки и звездное небо вместо балдахина – можно ли желать лучшего? А по утрам город просыпается под ясный звон колоколов, и я вновь отправляюсь через мосты, чтобы раздобыть что-то из телесной пищи и досыта напиться у колодца. Пишу тебе из кофейни, подкрепившись чашкою кофе и коркой хлеба. К слову, сделал весьма полезное изобретение: макаю перо в кофейную гущу.
Я и друг мой Рикард Сильван примкнули к обществу молодых фланеров, чьи родители владеют торговыми заведениями на Корабельной набережной. Денег у них куры не клюют, и наши с Рикардом выходки подвигают их к щедрости. Чтобы дать тебе пример: соревнуемся, кто дольше простоит на одной ноге. Победитель коронуется супницей и получает звание «ваше ночное величество». Наши покровители хохочут до слез. О сестричка, сумеет ли бедное мое перо описать эти роскошные ночи! Веселье никогда не кончается, никогда не кончаются и напитки: пиво всевозможных сортов, крепчайший аквавит… но, признаюсь, сестрица: вино мне более по вкусу. Ах, вино! Напиток богов. Словно солнечный свет заманили в бутылки и заткнули пробкой. Трактиров в этом волшебном городе не перечесть, в каждом доме трактир, дверь в дверь, горят неисчислимые лампы и свечи и превращают ночь в день. Мы кочуем из одного трактира в другой, обнявшись и дружески беседуя, пока кого-то не сморит, и друзья наши отправляются домой, один за другим. Рикард Сильван, рожденный в большом городе, не разделяет моей любви к природе. Спит в тесном углу за печкою у своего кузина рядом с Новым мостом.
Как-то сидели мы и утоляли жажду в кабачке на Нюгатан, и ни с того ни с сего началась ужасная ссора. Глиняный кувшин просвистел в ладони от моей головы и разбился вдребезги за спиной. Несколько иноземных моряков вскочили и начали ругаться на своем тарабарском языке, и не успел я моргнуть, началась драка. Я скрылся под столом. Один из драчунов упал на пол рядом со мной, остальные убежали. Я сразу увидел, что упавший ранен. Мало того что у него разбито лицо, он задел рукой разбитую бутылку, и из запястья хлестала кровь, как из брандспойта.
Я подполз к нему и рассмотрел повреждения. Рана на запястье выглядела тревожно, я насмотрелся на такие еще в Карлскруне. Зажал рану, завязал куском льняной ткани, оторванной от рукава несчастного, а из остатков рукава соорудил жгут и туго, как мог, завязал. Моряк будто меня и не заметил: раскачивался из стороны в сторону и бормотал что-то непонятное.
– Приятели назвали его жену гулящей, – просветил меня пожилой господин с багровым носом, – и, думается, не без оснований. И у нее-то уж желание погулять не утихнет, когда супруг явится домой с расквашенной физиономией. Хозяин! Налей бедняге, я угощаю. И четырехкратное ура хирургу!
Так я стал героем трактира. Меня обнимали, хлопали по плечу, чуть не каждый пожелал незамедлительно со мною выпить. Раненый так и сидел на полу, пока ученик плотника не помог ему встать на ноги. Он оглядел трактир пустым взглядом и, ни слова не сказав, исчез в ночи. Этот случай напомнил мне, зачем я вообще приехал в Стокгольм. Но признаюсь, сестричка: я быстро отвлекся от этих мыслей. Новоявленные поклонники подносили мне бокал за бокалом, и я купался в лучах славы.
Популярность придала мне смелости, и я наконец решился воплотить в жизнь формулу Сильвана. Разделив трубку с одним из пришедших с нами господ, попросил его дать мне взаймы двадцать шиллингов с целью поправить расстроенные жилищные обстоятельства. Однако он принял мою просьбу не так, как я с известной долей уверенности ожидал: побледнел и смутился. Не ответив на мою просьбу, встал из-за стола и откланялся. Я, признаюсь, никак не ожидал такого поворота. Сумма, выраженная в моей просьбе, вовсе не должна была стеснить его, особенно если вспомнить, как он только что швырялся деньгами. Я только пожал плечами – голова моя шла кругом от бесчисленных тостов, и я быстро запамятовал этот эпизод.
