Дверь, которой обычно пользуются подмастерье плотника Альм и его тихая, забитая жена, закрыта, но поддеть крючок палочкой – пара пустяков.
На цыпочках вошла в темную прихожую. Скрип досок заглушал мощный храп Альма. Открыла дверь в их с матерью комнатку. В темноте – зачем ей свет, она и так знает, где что лежит, – за три минуты собрала вещи. Но уже на выходе Анна Стина остановилась как вкопанная. Сковорода! В кухне лежит медная сковорода, на которую они с матерью копили несколько месяцев.
Она еще не дошла до плиты, как на плечо ей легла шпага.
– О Анна Стина… а мы уж думали, ты и домой не зайдешь. Или как, Тюст?
28
Глаза привыкли в темноте – говорил короткий. Длинный проворчал что-то и пожал плечами.
– Его не зря так зовут – Тюст, он такой и есть. Его русские так напугали, что он с тех пор и двух слов не сказал. Так что мне приходится отдуваться за двоих. Сам-то я Фишер, и уж я за словом в карман не полезу. Не угодно ли Анне встать у плиты, пока Тюст запалит свечу? Может, найдется что-то полезное в твоем мешке?
Тюст зажег огнивом свечу и довольно хрюкнул, когда комната озарилась слабым неверным светом. Вместо одного глаза – багровый шрам. Фишер, приземистый и широкий в плечах, редкие волосы зачесаны назад. Крашеные черные усики едва прикрывают шрам – верхняя губа рассечена.
Он брезгливо вывалил содержимое мешка на пол.
– Тухлая рыба, гнилая репа. Ага… по крайней мере, кофе. Если Тюст зажжет плиту…
Фишер взял с полки маленькую мельницу, зажал ее между коленями, посмотрел на Анну Стину и щелкнул пальцами, словно хотел привлечь ее внимание.
– Урок жизни, Анна Стина. – Он высыпал на ладонь несколько кофейных зерен. – Вот эти бобы – это Анна Стина и ее подружки, готовые раздвинуть ляжки в любом сарае. А это мы с Тюстом, – он показал на мельницу, – а если брать выше, считай, сама власть, которую мы представляем.
Он высыпал зерна в мельницу и покрутил рукояткой. Зерна захрустели.
– Вот сюда и направляется Анна Стина. Не особо приятно, или как?
Он вытащил из нижней части мельницы маленький ящичек, понюхал и расплылся в блаженной улыбке:
– Смотри-ка: готовый кофе для услаждения порядочных людей, осталось только сварить. Все хорошо, что хорошо кончается. Так будет и с Анной Стиной, когда ее перевоспитают. Тогда она и сама захочет покончить с грешной жизнью.
В кастрюльке забулькал кофе. Анна Стина молча уставилась в пол. Фишер посмотрел на нее жестко и свирепо, куда только подевались его отеческие интонации.
– А ты знаешь, кто мы такие?
Анна Стина знала. В предместьях Мария и Катарина все, кроме разве что Уллы, знали эти потертые синие камзолы и знали этих людей. Как правило, инвалидов, непригодных не только к армии, но и к обычной службе в городской страже. День и ночь охотились они за мелкими воришками, попрошайками, бездомными, но с самой большой охотой – за проститутками. За всеми, кто, по мнению городского начальства, портит картину процветающего города. Большинство синемундирников особой опасности не представляют – каждый заработанный рундстюкке они пропивают в кабаках. Как правило, от них можно откупиться, а иной раз даже и уговорить посмотреть сквозь пальцы на нарушения, в борьбе с которыми и состоит их служба.
– Вы – пальты.
Фишер невесело засмеялся:
– Да, есть такая кличка. Учти, еще раз скажешь это слово – получишь взбучку. И не такие получали. Сепарат-стражники, вот как мы называемся. И это наш крест – таскаться по грязи в вашем болоте, копаться в этих гнойных нарывах, которые почему-то называются кварталами. Ловить таких, как ты, и наставлять их на путь истинный. Элиас Люсандер устал от поблядушек, которые, как вши, ползают среди его паствы. И с каждым днем они все моложе и моложе. Пастору надоело опускать глаза от стыда на собрании капитула. А мы вас ловим, и вас вроде бы нет. Мы вас ловим, получаем с каждой, а он ходит с гордо поднятой головой. Ничего… дождемся утра и двинемся. Спустимся к Южной ратуше, там короткая остановка, а дальше вдоль залива. Много времени не займет, сама увидишь.
Анна Стина не решалась задать вопрос, ответ на который она и так знала, но все же не удержалась.
– Куда вы меня собираетесь отвести? – спросила она с дрожью в голосе.
– Мы хотим, чтобы ты стала лучше. Исправилась… Шучу. Мы получаем деньги за отлов таких, как ты. А твоя дальнейшая судьба – нам какая забота?
Тюст издал странный звук – нечто среднее между предсмертным хрипом и смехом.
– Куда мы тебя отведем? Тебя свяжут и отправят в Прядильный дом. Ты – ночная бабочка, и мы только что подрезали тебе крылышки.
5
Как и сказал Фишер, много времени не понадобилось. Росистым утром спустились на Сёдермальмскую площадь под насмешливо-одобрительные выкрики ассенизаторов, многих из которых в недалеком будущем ждала та же участь. Фишер обвязал правое запястье Анны Стины веревкой и вел на поводке, как собаку. Недолгое ожидание, потом судебное разбирательство, занявшее всего несколько минут. Свидетельские показания свелись к зачтению переданного Люсандером доноса родителей Андерса Петтера. И стандартные слова приговора, определившего ее судьбу.
Анна Стина Кнапп признана виновной в проституции и блуде, добрачном сожительстве. Отправка в Прядильный дом мотивируется еще и тем, что Анна Стина потеряла единственного опекуна и не имеет источников дохода, поскольку лавочник Эфраим Янссон в ее услугах больше не нуждается.
Багровая, заспанная физиономия советника не выражала ровным счетом ничего, кроме сосредоточенности на ловле блохи под рубахой.
– Суд надеется, что искусство прядения, которым Кнапп овладеет в Прядильном доме, послужит ей на благо в дальнейшей работе на мануфактуре. Суд приговаривает Анну Стину к полутора годам, после коих она станет пряхой-мастерицей.
Он ударил молотком по столу и хохотнул – то ли собственному красноречию, то ли от удовольствия, доставленного успешной охотой на блоху. Внимательно рассмотрел трофей и вытер пальцы о лацкан сюртука.
Анна Стина не успела произнести ни слова в свое оправдание – ее выволокли из зала. Перед дверью толпились пальты и стражники, ожидающие своей очереди предъявить ночной улов на свет правосудия. Мужчины и женщины, настолько пьяные, что с трудом стоят на ногах, в грязной одежде, кое-кто с окровавленной физиономией. Перед ратушей – Русский сад. Фишер сощурился на утреннее солнце, зевнул, сцепил руки на крестце, вытянул, как мог, короткую шею и отвел плечи назад, расправляя затекшую спину.
– Я не идиот – топать пешком на Лонгхольмен. Найдем попутчиков.
Тюст молча кивнул. Фишер без особого успеха попытался раскурить свою сломанную глиняную трубку, плюнул, огляделся и заметил груженную бревнами телегу, которую тащил печальный вол. После коротких переговоров с возницей махнул рукой – позади бревен нашлось свободное место. Фишер привязал Анну Стину к удерживающей груз кривой жерди.
