В конце концов рабочие восстания, которые в свое время привели к свержению предшественника Луи-Филиппа, начали вспыхивать вновь, и король жестоко подавил их.
Что же он защищал столь яростно? Не институт монархии, к которому он относился с пренебрежением, не демократическую республику, которую не допускало его правление. Было очевидно, что он защищал не что иное, как свой капитал и капиталы банкиров — а это не тот путь, каким можно завоевать преданность граждан.
В начале 1848 года французы всех классов устраивали демонстрации, требуя реформы избирательной системы, которая сделала бы страну по-настоящему демократической. К февралю демонстрации стали более многолюдными. Чтобы поднять свою популярность, Луи-Филипп снял премьер-министра и назначил на его место либерала. Но этот шаг возымел обратный эффект: люди почувствовали, что могут свергнуть короля. Демонстрации переросли в самую настоящую революцию со стрельбой и баррикадами на улицах.
В ночь на 23 февраля толпы парижан окружили дворец. С проворством, которое застало всех врасплох, Луи-Филипп подписал отречение и в тот же вечер бежал в Англию. Он не оставил ни преемника, ни даже кандидата в преемники — все его правительство свернуло дела и растворилось, словно бродячий цирк, закончивший свои выступления в городе.
Никогда не теряй самоуважения и, когда ты один, не опускайся до бесцеремонного отношения к самому себе. Пусть цельность собственной натуры станет твоим нравственным мерилом, в большей степени основанным на строгости собственного о себе суждения, нежели на любых внешних установлениях.
Воздерживайся от неподобающих поступков из уважения к собственной добродетели, а не из-за строгой критики, навязываемой авторитетами извне. Приучись относиться к себе с благоговейным страхом, и у тебя не возникнет нужды в воображаемом наставнике Сенеке.
Бальтазар Грациан
Толкование
Луи-Филипп сознательно уничтожил ауру, естественным образом присущую королям и лидерам. Он подсмеивался над символизмом величия, так как верил в пришествие нового мира, в котором лидеры не будут ничем отличаться от обычных граждан. Он был прав: новый мир, без королей и королев, определенно стоял на пороге. Он вместе с тем глубочайшим образом заблуждался, предсказывая изменения в динамике власти.
Буржуазные шляпа и зонт короля сначала забавляли французов, но вскоре стали вызывать растущее раздражение. Люди знали, что Луи-Филипп на самом деле не таков, как все они, что шляпа и зонтик были своеобразной хитростью, призванной вызвать у людей иллюзию, будто в стране вдруг наступило равноправие. На самом же деле богатство в обществе было распределено крайне неравномерно. Для французов казалось естественным, что их правитель должен быть немного актером. Даже радикал Робеспьер, ненадолго пришедший к власти во время Французской революции за полвека до этих событий, понял это, а уж у Наполеона, снова вернувшего демократическую республику к имперскому режиму, это было в крови. Как только Луи-Филипп сошел со сцены, французы показали, чего им хотелось в действительности: они избрали президентом внучатого племянника Наполеона. Он был почти никому не известен, но они надеялись, что он воссоздаст мощную ауру великого императора и загладит щекотливый прецедент с «королем-буржуа».
У людей власти порой возникает искушение примерить на себя образ человека толпы, постараться создать иллюзию, что они и их подданные или подчиненные — это почти одно и то же. Но те люди, на которых рассчитывают произвести впечатление этим ошибочным жестом, быстро раскусывают хитрость. Они понимают, что не получают при этом никаких преимуществ, все это только притворство, игра в то, что у них как будто бы общая судьба с их правителем. Единственный вариант общности, который может сработать, был найден американским президентом Франклином Рузвельтом. Он заявил, что президент разделяет ценности и идеалы с народом, даже если он в то же время остается патрицием в сердце. Он никогда не притворялся и не пытался стереть дистанцию, отделяющую его от толпы.
Лидеры, пытающиеся уничтожить дистанцию с помощью фальшивого дружелюбия, фамильярности, теряют способность вызывать преданность, страх или любовь. Взамен они получают презрение. Подобно Луи-Филиппу, они слишком невдохновляющи, так что не заслуживают даже гильотины, — лучше всего для них просто исчезнуть в ночи, словно их и не было никогда.
Соблюдение закона
Когда Христофор Колумб искал средства для осуществления своих легендарных морских путешествий, многие из тех, кто его окружал, считали его потомком итальянского аристократического рода. Это заблуждение было закреплено в биографии, написанной после смерти великого исследователя его сыном. В ней говорится, что род Колумба восходит к графу Коломбо ди Кастель ди Куккаро и Монтферрат. Сам Коломбо, говорилось там, является потомком легендарного древнеримского полководца Колониуса, а двое из его двоюродных братьев предположительно были прямыми потомками императора Константинопольского. Поистине славное родство. Вот только оно не что иное, как смелая фантазия: на самом деле Колумб был сыном Доменико Коломбо, простого ткача, который открыл винный погребок, когда Христофор был юношей, а позднее зарабатывал на жизнь продажей сыра.
Колумб сам создал миф о своем благородном происхождении, потому что с юных лет ощущал, что его предназначение — великие дела, и потому что ему была присуща врожденная царственность. Устав от небогатой событиями жизни купца на торговом корабле, генуэзец Колумб переселился в Лиссабон. Воспользовавшись сочиненной историей о своем знатном положении, он женился, войдя в высокородное лиссабонское семейство, имевшее связи в высшем обществе и даже королевском доме Португалии.
С помощью родителей жены Колумб получил аудиенцию короля Жуана II и обратился к нему с просьбой финансировать плавание на запад, целью которого были поиски более короткого пути в Азию. Колумб пообещал, что все совершенные им открытия будут сделаны во славу короля и получат его имя. Для себя Колумб хотел получить ряд привилегий: титул Великого адмирала морей и океанов, звание вице-короля любой страны, которую ему случится открыть; десять процентов от будущей торговли с этими странами. Все эти привилегии должны были наследоваться и не иметь ограничения во времени. Колумб обратился с такими запросами, невзирая на то что в недавнем прошлом был всего-навсего купцом, почти ничего не знал о навигации, не умел обращаться с квадрантом и никогда не командовал людьми. Короче говоря, у него абсолютно не было квалификации для того, чтобы выполнить задуманное. Кроме того, его петиция была написана в самом общем виде, содержала только расплывчатые планы, детали же вовсе не были проработаны.
Когда Колумб закончил говорить, Жуан улыбнулся: он вежливо отклонил предложение, но не отвергал возможностей для сотрудничества в будущем. В этот момент Колумб обратил внимание на нечто, о чем впоследствии помнил: несмотря на то что король отказал моряку в прошении, его запросы он воспринял как законные, имеющие право на существование. Он не осмеял Колумба, не задавал вопросов о его происхождении и кредитоспособности. На короля произвела впечатление уверенность, с которой держался Колумб, ему явно понравилось общение со столь решительным человеком. Аудиенция убедила Колумба, что его притязания не были чрезмерно завышенными, а интуиция его не обманывала: прося луну с неба, он сразу вырастал в глазах собеседника, ведь король должен был предположить, что человек с такими запросами либо безумен — а Колумб не выглядел безумцем, — либо он чего-то стоит.
