– Сколько их всего?
– Не знаю.
– Вы не…
– Я, блядь, не знаю! Ты думаешь, что? Я ходила с ним, смотрела, помогала? – На этот раз Клаудия сунула в рот сигарету и зажгла ее. – Я знала о его планах, я была рядом с ним, я слушала – только и всего.
Я сделал шаг к задней двери. Мне хотелось быть поближе к солнечному свету.
– Ладно, вы знали о его планах. Какой смысл в этих обрядах?
Клаудия затянулась, выдохнула и сняла с кончика языка табачную крошку.
– Кровь.
– Жертвы в Поттерс-Коув были обескровлены, – сказал я. – Убиты в другом месте, а потом выброшены. Точно так же, как в убийствах, которые Дональд отыскал в Нью-Йорке.
Она кивнула.
– Для самых могущественных, самых темных заклинаний требуется человеческая кровь. В крови содержится жизнь. Кто-то верит, что в крови живет душа. Древние обряды. Типа как в Средние века люди верили, что если кто-то болен или одержим, то заразу или зло можно выпустить вместе с кровью. И они не очень-то ошибались. Если забрать кровь, можно украсть душу, саму жизнь. А потом, если у тебя достаточно могущества, ты можешь сделать с ней что угодно. По крайней мере, эти люди так думают.
– Вы знаете, где он их убивал?
– Нет. – Клаудия быстро выкурила сигарету, всего в несколько затяжек превратив ее в окурок, который отправился в раковину следом за предыдущим. – Это у тебя тут видения, не у меня.
– Та фабрика на юге города, – сказал я.
Она медленно покачала головой в знак отрицания.
– Нет, точно не там. Бернард не так хорошо знал город. Он бы выбрал место, где чувствовал себя в безопасности, где он хорошо ориентировался, знал все входы и выходы.
– Тогда почему женщина возникла именно там, заманила меня внутрь?
– Говорят, что мир мертвых составлен не совсем как наш, – произнесла Клаудия. – Иногда это всего лишь изображение, понимаешь? Как бы сказать… символ?
Я придвинулся к задней двери.
– В Поттерс-Коув тоже полно заброшенных фабрик.
Клаудия пожала плечами.
– И почему эта женщина являлась мне? – спросил я. – Почему мне?
– Все жертвы были матерями-одиночками.
– Это я знаю.
– Нет. – Она немного приблизилась ко мне вдоль стойки. – Ты должен не просто знать, ты должен понимать.
– Но я даже не знаю, кто она.
– Все жертвы были матерями-одиночками с сыновьями. Совсем как Бернард и его мать. Он явно готовил их, хотел, чтобы они присоединились к нему на том свете, но одновременно это был и символ, понимаешь? Он бы не стал таким, если бы не его мать, так что, в каком-то смысле, он раз за разом убивал породившую его женщину. А в самом конце сделал еще лучше. Именно так происходит в обрядах. Бернард должен был сделать следующий шаг и убить не только женщину, которая символизировала его мать, давшую жизнь, но и саму жизнь. Дитя, сына, который символизировал его.
Теперь я оказался достаточно близко к двери, чтобы опереться о косяк. С моего лба в глаза и по щеке ползли капли пота. Я обтер лицо запястьем.
– Почему?
– Святотатства, одно за другим, – сказала Клаудия. – Плевок в лицо Богу, понимаешь? Бернард считал, что его обряды сделают богом его самого. Отбирал жизни, чтобы сотворить жизнь. И после того как он убил и мать, и сына, оставался еще только один шаг. Последнее святотатство – самоубийство. Буквально отобрать жизнь, которую даровал ему Бог. Последнее оскорбление. Если с собой покончит, например, тяжело больной человек – это одно. Но в действиях Бернарда был расчет, его собственная смерть была частью обряда, понимаешь?
– Рано или поздно найдутся и трупы этой женщины и ребенка, – негромко сказал я. Она не ответила, и я повторил: – Я просто хочу понять, почему она пришла ко мне.
Клаудия следовала за мной к двери, и я осознал, как близко она стояла, только когда она заговорила:
– Может быть, загадка не про нее.
Я посмотрел на нее через плечо.
– В каком смысле?
– Заблуждение. Может быть, все дело в Бернарде или в тебе. Может, она пытается тебе помочь.
– А Бернард?
– Может, он знал, что ты выслушаешь. Может быть, у него есть незавершенное дело, и он еще не может отойти, упокоиться. Не все духи отходят в мире. Кое-кто задерживается. – Клаудия проскользнула мимо меня так близко, что коснулась меня бедром, и встала с другой стороны дверного проема. Лучик солнца прочертил тонкую полоску по ее лицу. Размазанная вокруг глаз обводка отчего-то придавала ей зловещий вид. – Вернись к началу. Наблюдай. Слушай. Относись ко всему непредвзято и доверься интуиции, голосам в своей голове, как бы ты их ни называл. Если иной мир тебя ищет, он тебя найдет. В этом, по крайней мере, я точно уверена.
Чем пристальнее я вглядывался в ее печальные, в темных разводах глаза, тем менее зловещими они казались.
– Отчего он оставил вас невредимой?
– А кто сказал, что я ушла невредимой?
– Хорошо, почему он вас не убил?
– Я не вписывалась в схему. Я была просто глупой наркоманкой для развлечения. – Она едва заметно улыбнулась. – Стоит ли о такой беспокоиться, правда?
Я мог бы разговаривать с ней часами, бесконечно выспрашивать о жизни с Бернардом, но мне хотелось убраться из ее дома. Он как будто сжимался вокруг меня. И между нами с Клаудией витала странная энергия.
– Спасибо за помощь, – сказал я.
– Не благодари. Я посылаю тебя в неприятное путешествие.
– Вы посылаете меня туда, куда я направляюсь по доброй воле. – Я посмотрел на плакат на другом конце комнаты. – Надеюсь, что у вас получится добраться до Флориды.
Клаудия уперлась ладонью в сетчатую дверь, распахнув ее, и слегка подалась при этом ко мне. На секунду мы остановились в дверях, и наши лица оказались в считаных дюймах друг от друга. Я чувствовал ее дыхание на своей щеке.
– Будь там осторожнее, Платон.
Глава 27
Воскресный вечер. Я совершенно измучился от жары. Остановившись на лестнице, я огляделся: у меня было ощущение, что весь мир замер и двигаюсь только я.
Через улицу, на залитой солнцем набережной, вдоль бухты прогуливались под руку парочки и играли дети. Из проезжавших машин доносилось гулкое уханье басов. Воздух наполняли обычные для нашего района запахи еды.
Только поднявшись до середины лестницы, я заметил, что дверь моей квартиры открыта. На мгновение я замер, потом схватился за перила и подтянул себя на ступеньку выше, пытаясь заглянуть внутрь сквозь небольшую щель, потом быстро оглянулся на припаркованные внизу машины. Рябь в горячем воздухе превратила их в единую неразличимую массу, как и все кругом. Все казалось неопределенным и размытым. Мир как будто сгладился, скруглился и стал набором цветовых пятен и форм, искаженных непреклонным жаром ослепительного и обжигающего солнца.
