– Это я понял.
Клаудия отвернулась, прошла к старенькому дивану и села. Она поставила свечу на хлипкий столик перед собой, оказавшись в круге света, в то время как меня обступила тьма.
– Я принимала ванну, отдыхала и пыталась насладиться дождем. Если ты не возражаешь, мне бы хотелось вернуться к этому занятию. И если ты не заметил, уже ночь. Это мой дом. И ты заявился сюда без приглашения. Во второй раз. Так что я спрошу снова: что тебе нужно?
Я придвинулся ближе к ней и к свету.
– Почему ты не включаешь свет?
– Электричество отключено. Завтра я уезжаю, так что какая разница?
Вспышка молнии на секунду залила комнату синим светом.
– Мы идем в разные стороны, – сказала Клаудия. – Ты бежишь во мрак, я бегу от него прочь. Я попыталась отнестись к тебе по-хорошему, честно рассказала все, что тебе хотелось узнать, так какого хрена ты снова выносишь мне мозги?
– Клаудия, я вовсе не хочу тебе надоедать. Я…
Она взглянула на обручальное кольцо у меня на пальце.
– Иди домой к жене, Платон.
– Моей жены нет дома.
Она сморгнула в свете свечи.
– У меня тут что, по-твоему, клуб разбитых сердец?
– Прости, что вот так заявился, – сказал я. – Я просто…
– Просто что? Боже ж ты мой, ты хоть одну фразу сегодня договоришь до конца? – Клаудия встала, крепко прижав полотенце на груди. – Ты думаешь, что можешь вот так просто заявиться, весь из себя офигенный самец, и поиметь меня, так, что ли? Или ты просто решил прогуляться по темному району в поисках приключений? Жена ушла, сам нажрался, так чего бы и нет? А этой потрепанной потаскушке все равно нечем заняться, так почему бы не раздвинуть для тебя ножки, правда? Ну ты просто душка, спасибо, что заглянул.
– Я ничего такого…
– Выметайся. – Она обошла кофейный столик. – Просто выметайся.
– Я хочу только поговорить.
– Ни фига ты не хочешь говорить.
Я стоял и смотрел на нее, мокрый и жалкий, как забредший с улицы щенок. Никогда еще я не чувствовал себя так глупо и одиноко.
– Бернард когда-нибудь здесь бывал? – спросил я.
Она оставила свечу на столе и встала рядом со мной в темноте.
– Да, несколько раз. Что с того? Тебе что за дело?
Мы стояли так близко, что я слышал ее дыхание.
– Ты когда-нибудь чувствуешь его присутствие?
Она закрыла глаза, как будто надеялась, что если не смотреть на меня, то я пропаду.
– Я уже больше почти ничего не чувствую.
– Клаудия…
– Выметайся и оставь меня в покое.
– Опусти на время эту стену и позволь поговорить с…
– Это хорошая, добротная стена. Я ее строила много лет. За ней я в безопасности.
– Из-за нее ты совсем онемела, – сказал я. – Я это знаю, потому что сам прожил за ней много лет.
– Лучше онемение, чем боль.
– По крайней мере, боль означает, что ты еще жива.
– Чтобы чувствовать боль, не обязательно быть живым. – Ее глаза заблестели. – Мертвым тоже может быть больно. – Она вышла из комнаты, пробормотав: – Убирайся. – Но оказавшись в коридоре, позволила полотенцу соскользнуть, продемонстрировав в смутном свете свечи обнаженную спину и изгиб ягодиц.
Я пошел за ней. Коридор был коротким и узким, сначала шла ванная комната. Внутри вокруг ванны, раковины и туалетного столика горели свечи. Я остановился в дверях, но внутри никого не было, и я пошел дальше, в спальню в конце коридора. Здесь тоже горели свечи, но они едва могли разогнать темноту. В комнате были только комод и старая неубранная кровать. Простыни кучей свалены в ногах. Над кроватью висел поблекший черно-белый плакат с изображением Билли Холидей. Голый пол. Я стоял в дверях и смотрел на то, что выхватывали из темноты огоньки свечей – в том числе на Клаудию, которая стояла у кровати, все еще удерживая полотенце перед грудью.
Наши взгляды встретились и сцепились, казалось, не на один час, и хотя мы не произнесли ни звука, между нами произошли бесчисленные беседы.
Полотенце упало на пол и свернулось у ее ног.
Невероятных размеров татуировка ползла вверх от левой лодыжки, обвивалась вокруг бедра, обхватывала ее за талию и заканчивалась, разделяясь, под пупком. Раздвоенный змеиный язык обвивался вокруг ее тела, отмечая его.
Кожа казалась еще бледнее в сравнении с темными волосами на голове и между ног, но татуировка настолько выделялась, что невозможно было смотреть на что-то другое. Без одежды Клаудия казалась меньше – крошечной и хрупкой, простой и вовсе не такой непреклонной. Но ее суть, физически закаленная природа оставалась неизменной даже в свете свечей. Большинство шрамов, собранных Клаудией на протяжении жизни, были духовными, но часть их была на виду: разбросанные по всему телу материальные напоминания о жестоком прошлом.
В каждом ее движении и позе было что-то животное, и, даже обнаженная, она была неукротимой и опасной, непредсказуемой, как тигр, только что выпущенный из клетки. Я вообразил, что в постели она бывала агрессивной и дикой, может быть, даже жестокой. Мое сердце стучало, глаза ощупывали ее тело. Когда я, наконец, поднял взгляд на ее лицо, она посмотрела на меня одновременно завлекательно и вызывающе.
– Ты ведь за этим пришел, да? – тихо спросила она.
Я кивнул.
– Ты хоть знаешь, почему?
– Нет, – сказал я.
– Я чувствую твои мысли.
Я тоже их почувствовал, и меня замутило. Я хотел овладеть ею. Трахнуть ее. Что есть мочи. Я хотел сделать ей больно, надругаться над ней всеми способами, какие родятся в самых темных закоулках моего сознания. Я хотел услышать, как она кричит. И не знал, почему. Мой гнев и страх вскипели, вырвались на поверхность, и я хотел выместить их на ней. Может быть, потому, что именно так поступали другие. Потому, что я тоже мог. Или, может, мне казалось, что она не знает ничего другого.
– У меня никогда раньше не было таких мыслей, – произнес я, заикаясь.
– Конечно, были. Просто, как всякий послушный дьяволенок, ты держал их под замком.
– Это не я. Не тот, кем я хочу быть.
– Никто не хочет быть таким.
Есть наитие, а есть суждение.
В два шага я пересек комнату. Мои руки внезапно оказались у нее в волосах, подтянули ее ко мне. Я прижал ее к себе, и наши губы встретились, языки сплелись; руки Клаудии скользнули по моей груди и легли мне на плечи, сжав их с поразительной силой, а потом она прервала поцелуй и оттолкнула меня. Почти задыхаясь, я поцеловал ее снова. На вкус она была как сигареты и дождь. Клаудия обхватила мое лицо руками и взглянула на меня с выражением, какое, как мне казалось до этого момента, не могло появиться на ее лице. Где-то в глубине ее существа все еще жили остатки невинности, уязвимости и желания.
