Автор благодарит подполковника милиции Кирилла Иванова за
помощь и моральную поддержку в работе над романом
Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете
расстроить меня, но играть на мне нельзя.
Вильям Шекспир. Гамлет
Глава 1
Феденька сидел на полу, скрестив ноги и вывернув ступни
вверх. Обритая голова его была запрокинута, голубые прозрачные глаза не мигая
глядели в потолок. Он слегка раскачивался, и казалось, что-то гудит и вибрирует
у него внутри.
– Омм… омм… – губы почти не двигались, звук исходил из
глубины живота.
Год назад это бесконечное «омм» звучало тоненько, голос был
еще детский, а теперь начал ломаться. Феденька подрос, над верхней губой темнел
пушок, на лбу появилось несколько мелких прыщиков. Подростковый басок напоминал
звук урчащего моторчика.
– Здравствуй, сынок, – сказал Иван Павлович и попытался
улыбнуться. Ребенок продолжал мычать и покачиваться.
– Феденька, здравствуй, – повторил Иван Павлович погромче и,
поймав выжидательный взгляд врача, вытащил бумажник.
– Не напрягайтесь. Он вас все равно не видит и не слышит, –
напомнил врач и быстро убрал купюру в карман халата, – только, пожалуйста,
недолго. А то в прошлый раз у меня были неприятности.
Еще одна купюра нырнула к доктору в карман.
– Можно, я побуду с ним вдвоем?
– Ни в коем случае.
– У меня больше нет с собой денег, простите. В следующий раз
я компенсирую…
– Не в этом дело, – поморщился доктор. – Послушайте, а вы не
больны? Вы плохо выглядите. Похудели.
Иван Павлович и правда выглядел плохо. Пять минут назад,
мельком взглянув на себя в зеркало в больничном вестибюле, он заметил, что тени
под глазами стали глубже и черней. Он каждый раз отмечал что-то новое,
встречаясь со своим отражением именно в этом зеркале. То ли свет в больничном
вестибюле слишком резкий, то ли расположение теней как-то особенно беспощадно
подчеркивало страшную худобу.
Лицо его все больше походило на череп. Совершенно лысая
голова. Провалы щек, провалы глаз. Лучше отвернуться и не глядеть,
проскользнуть мимо предательски ясного стекла.
– Да, я неважно себя чувствую, – кивнул он доктору, –
давление, магнитные бури.
– Ну хорошо, я выйду, покурю, – сжалился тот.
– Спасибо. Я компенсирую, – прошептал Иван Павлович в белую
спину. Дверь закрылась.
– Ну как ты, сынок? – он присел на корточки и провел ладонью
по теплой бритой голове.
– Омм… омм…
– Врач сказал, ты не ешь ничего. Разве приятно, когда тебя
кормят насильно? Надо есть, Феденька. Мясо, фрукты, витамины. Я все принес. Ты
ведь растешь. Ты скоро станешь мужчиной и должен быть сильным.
Феденька перестал качаться. Голова его медленно опустилась.
Подбородок уперся в грудь. Распахнулся ворот больничной сорочки, обнажив черную
татуировку чуть ниже ключичной ямки. Перевернутая пятиконечная звезда,
вписанная в круг. Кожа вокруг пентаграммы постоянно краснела и воспалялась,
хотя рисунок был нанесен очень давно, почти пять лет назад.
– Скажи мне что-нибудь, сынок.
Глаза мальчика затянулись матовой пленкой, как у спящей
птицы. Урчащий звук затих. Егоров попытался расплести намертво стиснутые в
причудливый крендель худые ноги сына и вспомнил, как впервые Феденьке удалось
сесть в эту позу – в позу лотоса.
Мальчик старательно выворачивал пятки, краснел и потел. А
напротив него, на вытертом коврике, сидели его мать, старший брат и еще два
десятка людей. На всех были какие-то простыни, все выворачивали босые ступни к
потолку, раскачивались и повторяли жуткий вибрирующий звук:
– Омм… омм…
Иван Павлович застыл на пороге. Сначала он готов был
рассмеяться. Взрослые люди, закутанные в простыни, сидящие кружком и мычащие,
как стадо недоеных коров, выглядели по-дурацки. Но стоило приглядеться
внимательней, и охота смеяться пропала. Их лица были похожи на гипсовые маски.
Глаза намертво застыли. Гул многих голосов, мужских, женских, детских, как
густой ядовитый газ расползался по залу, по обыкновенному физкультурному залу
обыкновенной московской школы.
За высокими решетчатыми окнами был черный декабрьский вечер.
Школьные занятия давно кончились. Вечерами предприимчивый директор сдавал
помещение физкультурного зала группе, которая называлась «Здоровая семья».
Гимнастика, йога, опыт рационального питания, путь к духовному и физическому
совершенству. Занятия были бесплатными и проводились три раза в неделю, с шести
до девяти.
Егорова не сразу заметили. А он едва узнал жену и сыновей в
этом мычащем кругу. Первым бросился в глаза Феденька. Детское лицо еще не
утратило нормальной человеческой мимики. Мальчик морщился, пытаясь положить
вывернутые ступни на согнутые колени. Короткая челка слиплась от пота.
– Феденька, сынок! – негромко позвал Иван Павлович.
Именно в этот момент детские ноги сплелись наконец в
правильный крендель.
– Получилось! – радостно произнес ребенок и присоединился к
общему хору, стал мерно раскачиваться и повторять «омм» вместе с остальными.
В центре широкого круга сидел пожилой бритоголовый азиат в
набедренной повязке. На голой безволосой груди красовалась черная пентаграмма,
перевернутая пятиконечная звезда, вписанная в круг. Узкие глаза уперлись в лицо,
и Егоров почувствовал, как этот взгляд жжет кожу, но не поверил, потому что так
не бывает – чтобы человеческий взгляд на расстоянии десяти метров обжигал,
словно крепкая кислота.
– Что за чертовщина? – громко произнес Иван Павлович и
решительно шагнул вперед, к мычащему кругу, чтобы вытащить из него жену и
детей.
Азиат не сказал ни слова, но, вероятно, подал знак, потому
что кто-то оказался позади Егорова, профессиональным приемом стиснул его
предплечья, вывернул руки и не давал шевельнуться. Иван Павлович попытался
вырваться.
– В чем дело? Отпустите, сию же минуту! Тогда, пять лет
назад, Иван Павлович был очень сильным. Он любого мог уложить на обе лопатки.
Рост метр девяносто, вес девяносто килограмм, причем ни грамма жира, только
мускулы. Но тот, сзади, оказался значительно сильнее.
– Оксана! Славик! Феденька! – Егоров выкрикнул имена своей
жены и двух детей, но они не слышали. Никто в этом зале его не слышал. Крик
тонул в мычании двух десятков голосов. Егоров пытался вырваться, не мог понять,
сколько человек у него за спиной. Сначала показалось, двое. Один продолжал
держать, другой ребром ладони саданул по шее. Это был очень ловкий,
профессиональный удар. Егоров почти потерял сознание от боли, рванулся из
последних сил и успел заметить, что держит и бьет один человек. Бритоголовая
огромная баба в черных джинсах и черном глухом свитере. От нее нестерпимо
воняло потом. Он не разглядел лица, увидел только, что в ухе у черной богатырки
болтается серьга – крест. Обыкновенный православный крест, но перевернутый
вверх ногами.
