– Травки покурить не хочешь?
– Нет. Не хочу.
– А я покурю.
Она вытряхнула табак из «беломорины», ссыпала на блюдечко,
добавила какой-то толченой травы и ловко, вполне профессионально, забила назад
эту смесь в бумажную трубочку. Никита почти задремал, согревшись в драном
кресле, под засаленным ватным одеялом, ему стало казаться, будто он вернулся
лет на пятнадцать назад, в тяжелом дыму Зинулиного косячка почудилось, что
напротив, на облезлой поролоновой тахтенке, сидит Ника, тоненькая, прямая,
почти прозрачная, в узком черном свитере с высоким горлом, его Ника, еще не
предательница, еще не Гришкина жена.
– Я завтра вечером в Питер уезжаю. Если тебе надо, живи на
здоровье. Меня здесь месяц не будет.
– Триста долларов устроит тебя?
– Ну ты даешь, Ракитин, – она покрутила пальцем у виска и
присвистнула, – совсем ты, брат, сбрендил.
– А если я тебе эти деньги подарю просто так? Возьмешь?
– Отстань.
– Ладно. Мы с тобой это завтра обсудим, на свежую голову.
– Ноги подними! – скомандовала Зинуля. – Вот так, – она
поставила ему под ноги табуретку, – пока я в Питер не уеду, спать тебе в кресле
придется. Уж извини. Тахта у меня одна. И денег я у тебя, Ракитин, не возьму,
даже утром, на свежую голову. Живи сколько хочешь. Я не спрашиваю тебя ни о чем
не потому, что мне все равно. Просто я знаю, если сочтешь нужным, сам
расскажешь. А нет – так и не надо.
– Расскажу, – пробормотал Никита, – только посплю немного.
Стоило один раз подумать о Нике, и уже не выходила она из
головы, не отпускала. Ему вдруг захотелось, чтобы она приснилась ему хотя бы
разок.
Тридцатисемилетняя стройная строгая дама с тяжелым узлом
русых волос на затылке, с холодными, ясными светло-карими глазами.
Предательница Ника. Гришкина жена. Мать Гришкиного ребенка. Вероника Сергеевна
Елагина, кандидат медицинских наук, хирург-травматолог. Девочка Ника, первая и
последняя его любовь.
Он провалился в сон, как в пропасть, и снилась всякая дрянь.
В десятый раз повторялся подробный кошмар про то, как в него стреляли на
Ленинградском проспекте. Казалось, в голове его была запрятана маленькая
видеокамера, которая зафиксировала каждую деталь того первого покушения, и
теперь какой-то злобный упрямый идиот без конца прокручивает пленку.
И еще вставали перед ним белые кафельные стены маленького
«бокса» детской психиатрической больницы, белое, как эти стены, лицо мальчика
Феди Егорова, голубые, прозрачные, мучительно пустые глаза. Виделась
сатанинская пентаграмма на воспаленной коже, под острыми детскими ключицами, и
звучал в ушах монотонный осипший голосок: «Желтый Лог… город солнца…»
Не зря он слетал в Западную Сибирь, не зря нашел это
страшное глухое место, маленький пьяный поселок под названием Желтый Лог. И,
что самое удивительное, вернулся живым.
Глава 5
Аэропорт в краевой сибирской столице отгрохали огромный,
помпезный, по образцу московского Шереметьева-2. Конечно, международного лоска
пока не хватало. На лицах, на стеклах ларьков, на рекламных щитах был
неуловимый налет провинциальности, который особенно лез в глаза в сероватом
предрассветном свете.
У заспанной красотки продавщицы в валютном супермаркете
поблескивал золотой передний зуб. На модерновых дерматиновых диванчиках в зале
ожидания дремали, некрасиво раскинувшись и приоткрыв рты, румяные распаренные
бабехи в серых пуховых платках, опухший буфетчик раскладывал на прилавке
вчерашние пыльные бутерброды. Сверкающий черным кафелем платный сортир вонял, и
вонь достигала взлетной полосы.
Проходя мимо небольшого книжного развала, Никита машинально
отметил среди садистски разукрашенных мягких обложек пару своих «покетов»,
отвернулся и ускорил шаг. Книготорговцы чаще других узнавали в нем писателя
Виктора Годунова.
Стеклянные двери бесшумно разъехались, он оказался на
площади, и тут же к нему скорым деловитым шагом направились с трех сторон
крепкие молодцы в кожанках.
«Привет, ребята», – усмехнулся он про себя и попытался
представить, что в такой ситуации стали бы делать сообразительные герои его
криминальных романов.
Майор милиции Павел Нечаев спокойно подпустил бы их поближе.
Нечаев смекнул бы, что убивать не будут. Убивают совсем иначе. Они попытаются
его взять, и вот тут майор легко и ловко раскидает их, нетерпеливых идиотов, по
мокрой бетонной панели.
Тоненькая большеглазая журналистка Анечка Воронцова
испугалась бы ужасно. Но у нее тоже хватило бы здравого смысла понять, что
сейчас, сию минуту стрельбу никто не откроет. Она метнулась бы к ближайшему
милиционеру или к небольшой группе «челноков» у табачного ларька и задала бы
какой-нибудь вопрос: «Простите, вы не подскажете, как мне лучше добраться до
железнодорожного вокзала?» А потом вскочила бы неожиданно в закрывающиеся двери
автобуса.
Между прочим, жаль, что эти двое, Анечка и майор, герои
разных романов. У них запросто могла быть любовь. Или нет? Майор хороший
человек. Однако постоянно рискует жизнью. Каково будет Анечке ждать его
вечерами? Да и поздно об этом думать. Оба романа закончены. А продолжений
Виктор Годунов не пишет.
– Такси не желаете? – подмигнул первый из кожаных.
– Куда едем, командир? – небрежно покручивая ключами,
поинтересовался второй.
Подоспел третий и тоже стал предлагать свои услуги. Они
окружили его неприятным, довольно плотным кольцом. Он огляделся и обнаружил,
что ни милиционера, ни группы «челноков» у ларька нет.
«Дурак ты, господин сочинитель, – сказал себе Никита, – твои
герои значительно умней. Ну кому ты здесь нужен, подумай бестолковой своей
головой. Ты ведь в Турцию улетел и в данный момент распаковываешь вещи в номере
дрянного отеля в окрестностях Антальи».
– Мне надо на железнодорожный вокзал, – сообщил он.
– Пятьсот, – живо отреагировали все трое.
– Триста, – возразил Никита.
Двое сразу ушли, третий согласился отвезти его за четыреста.
Утренняя трасса была почти пустой. По обе стороны тянулась
тайга. Медленно поднималось солнце, четкие упругие лучи пронзали насквозь бурый
ельник вдоль опушки, и вставал дыбом бледный болотный туман. У Никиты после
пяти часов дурного, неудобного сна в самолете, слипались глаза, но отчаянный
птичий щебет, влажный свежий ветер не давали уснуть. А закрывать окно не
хотелось. Так хорошо было вдыхать запах утренней майской тайги, пусть и
подпорченный гарью трассы.
