– Значит, все-таки прииск? – задумчиво произнес Никита. –
Золото…
– Какое золото? Нет его давно, – быстро пробормотал старик и
перекрестился, – прости, Господи…
– Вы сами были там?
– Не вводи во грех, не могу я врать, – старик поморщился
болезненно, – но рассказать тоже не могу. Мне видишь, как рот-то заткнули. Храм
отреставрировали, денег отвалили и на дом, и на утварь церковную. На, поп,
подавись, только молчи. Был я там. Близко, правда, не подходил, но видел их.
– Кого?
– Несчастных этих. Рабов. Вот кого. Вертолет как раз сел, их
выводили. Площадка-то не на самом прииске, подальше. Вышли они, смотрю,
странные такие, не шабашники, не зеки. Женщины, подростки, мужчин совсем мало.
И одеты все хорошо. Очень даже хорошо, по-городскому – Только лица какие-то
особенные у них. Знаешь, как будто бесноватые они. Глаза застывшие глядят в
одну точку, бледные все. Я смотрю – ну какие из них работники? Хотел даже
подойти, тогда еще охраны серьезной не было, только все начиналось, пять лет
назад. Я как раз к леснику приехал, к Николаю Царствие ему Небесное. Помирал
он, и надо было исповедать, причастить. А домик их стоял совсем близко от
вертолетной площадки. Вот я и посмотрел на первых старателей. Правда, нас с
Клавдией, с лесничихой живо заметили, отогнали, мы сначала думали, прибьют
совсем. Но ничего, обошлось. Только потом пришли ко мне двое, прямо в храм, и
был у нас разговор. Все, говорят, получишь, поп, только молчи. А видишь,
болтаю, старый дурак. Грех-то какой. Искушение. И молчать грех, и не молчать –
тоже… Вот я тебе рассказываю, а сам думаю, что случись с тобой – опять же я
виноват…
Ксения Тихоновна все это время молча возилась у печки,
только шумно вздыхала и наконец подала голос.
– Хватит, отец. Может, их ищут, этих страдальцев, а мы
молчим с тобой столько лет, греха не боимся. Кто-то ведь должен знать. Вчера
Клавдия за хлебом приезжала, говорит, там могилу братскую размыло, вниз по
течению. Человек двадцать, не меньше, Царствие Небесное. Они хорошо
сохранились, женщины молодые, детки-подростки.
– Клавдия – это лесничиха? – быстро спросил Никита.
– Она самая, – кивнул отец Павел, – домик ей перестроили
подальше от площадки, одна там живет.
– Как мне до нее добраться?
– И не вздумай! – старик помотал головой. – А увидит кто?
– Она здесь еще, Клавдия, – пробормотала Ксения Тихоновна,
ни на кого не глядя, – у снохи ночует. Завтра на рассвете назад пойдет.
Двадцать километров пешком, – мрачно добавил отец Павел, – раньше мерин у нее
был, так она на телеге ездила. Теперь издох мерин, ходит пешком. Она привычная,
а ты городской, не осилишь.
– Если что, Клавдия скажет, племянник, – прошептала Ксения
Тихоновна, – из Синедольска племянник…
Глава 6
– Эй, командир, ты живой, в натуре, или как? – Голос звучал
совсем близко, и отдавался в голове тупой болью. Егоров с трудом разлепил веки.
Сквозь пелену метели маячили над ним два больших темных пятна.
– Ну ты чего, мужик, в натуре, перебрал, что ли?
Вставай, замерзнешь.
– Я не пил, – хрипло произнес Егоров, – на меня напали.
– Ограбили? Так, может, это, «Скорую» вызвать?
– Не надо. Который час?
– Двенадцать.
– Дня или ночи?
– Ты что, ослеп, что ли, командир? Ночь, в натуре.
Спать пора.
Вдали светились толстые прозрачные колонны-аквариумы, в них
плавали, радужно переливались огромные рыбы. Они смотрели прямо на Егорова.
Одна выпячивала губу и напоминала Гришку Русова. Другая щурила глаза и была
похожа на плосколицего лысого гуру. Иван Павлович попытался встать на ноги,
сделал резкое, неловкое движение и тут же обмяк.
– Слышь, командир, живешь-то далеко?
– Не очень.
– Деньги остались какие-нибудь, или все вытащили?
– Не знаю.
– Ну ты даешь, в натуре! Не знает он! Посмотри проверь.
Ему помогли встать. Он нащупал бумажник во внутреннем
кармане летческой шинели, вытащил, раскрыл. При зыбком свете далекого фонаря
пересчитал несколько купюр.
– А говоришь, ограбили. Бумажник-то на месте. Ладно, давай
нам сотню, вон, у тебя там еще два полтинника есть. Один на такси, другой на
завтра, чтоб опохмелиться.
Он так и не разглядел их лиц, но понял, что это были
мальчишки, не старше восемнадцати. Пьяненькие, веселые, они взяли у него сотню,
вывели на дорогу, поймали машину и исчезли в сизой ночной метели.
Следующие два дня Егоров пролежал дома с высокой
температурой. Один раз к нему в комнату заглянул Федя, принес чаю с лимоном.
Потом они все трое исчезли до позднего вечера. В последнее время они вообще все
реже бывали дома, только ночевали.
Поправился Егоров быстро. Удар по шее, как и в прошлый раз,
не имел никаких последствий, не осталось даже слабого синяка. Через два дня,
вполне здоровый и даже отдохнувший, он отправился в рейс. Когда вернулся,
Оксаны и мальчиков дома не оказалось.
Стояла глубокая ночь, выла метель. Он обшарил квартиру. Не
было двух чемоданов, из шкафов пропали теплые вещи. В ванной в пластмассовом
стаканчике одиноко торчала зубная щетка Ивана Павловича. А в общем, все
осталось на месте. В квартире было чисто и страшно тихо.
Егоров дотерпел до утра и кинулся в Дом культуры, где в
последнее время занималась группа.
– Они сняли какое-то другое помещение, – сказали ему.
Разумеется, нового адреса никто не знал. Когда Егоров
спросил, не осталось ли каких-то документов, например договора об аренде, ему
грубо указали на дверь, заметив, что он лезет не в свое дело. Из Дома культуры
он побежал в милицию.
– Моя жена уехала ночью куда-то и увезла детей.
– Очень сожалею, – пожал плечами сонный дежурный.
– То есть как – сожалеете? Вы должны искать, объявить их в
розыск.
– На каком основании?
– На основании… секты! Они попали в секту, их там свели с
ума, а потом украли.
– Имущество какое-нибудь пропало? – поинтересовался
дежурный.
– Нет. То есть да. Они взяли с собой теплые вещи.
– Ну правильно, зима на дворе.
– Значит, вы их искать не будете?
