– Дамы и господа! Сегодня мы представляем вам впервые на сцене самую талантливую блоху в мире, блоху с университетским образованием. Леди и джентльмены, сегодня мы представляем вам Эсмеральду!
Я поставил другую пластинку и выпустил на ринг Эсмеральду. В первый момент мне показалось, что моя звезда проваливается, но тут она поехала. На двухколесном она, быть может, и не ездила, но кому какое до этого дело, если со своими длинными, как у кенгуру, ногами она могла не хуже тащить трехколесный. Эсмеральда сделала молниеносный рывок через ринг к музыкантам и упала перед оркестром. Но я ее подхватил и она поехала – все быстрее и быстрее, накручивая круги вокруг ринга, как будто в велогонке. Это было великолепно, и зрители, надо сказать, приняли ее на ура. Все было тип-топ – разве что костюмчик следовало бы ей сделать не розовый, а поярче, и на следующих выступлениях я его сменил.
Пока я готовил Эсмеральду к следующему представлению, на арене выступили боксеры. Теперь артистов возбуждают сжатым воздухом, а я просто ставил под платформу часовой механизм, и от его тиканья платформа начинала дрожать. У артистов на верхних ногах были перчатки, а сами они были связаны ниткой, незаметной для зрителей. Когда я их ставил на платформу, они начинали злиться и, казалось, драться взаправду. Так они тузили друг друга, пока я готовил Эсмеральду к гонкам колесниц.
Представление шло отлично, и финал тоже удался. Для него я припас Великую Битву Гладиаторов. Я взял восемь артистов, к одной передней ноге прикрепил им меч, а к другой – щит, и поставил их в маленький ринг внутри большого. У этого ринга с одной стороны была клетка, и когда у нее поднимали двери и стучали по задней стенке, вылезал большой клоп. Артисты клопов не любят; они на него наскакивали, как только он приближался, и очень скоро клоп разъярялся. Увы, всегда находятся люди, которые начинают кричать о жестоком обращении с клопами и угрожают жаловаться в Комитет по Надзору. Они не верят, что старина клоп всего лишь слезу пускает от злости. Наверное, потому, что это слишком похоже на правду – люди вообще странный народ.
Как бы там ни было, а я теперь вместо гладиаторских боев устраивал свадьбу. Свадьба была шикарная! На одной стороне оркестр наяривал «Вот входит невеста», на другой стороне певцы размахивали нотами, посередине топтался священник, а перед ним Счастливая Пара. Мне пришлось поручить Эсмеральде роль не невесты, а жениха – во-первых, она была крупнее всех остальных, а во-вторых, у нее было что-то вроде аллергии на вуали, но я считал, что никто, кроме меня, подмены не заметит.
Эффект был потрясающий. Публика смеялась и не могла остановиться, даже когда я опустил занавес. И оставшиеся три представления тоже прошли как надо. А потом я быстренько закрылся, благо собирался на встречу с Хельгой…
На следующее утро, когда я вошел в палатку покормить труппу, меня просто оглушило. Исчезла дюжина артистов, и среди них – Эсмеральда. Ну, мне приходилось и раньше терять артистов – как бы аккуратно с ними ни обращались, иногда кого-нибудь все-таки потеряешь, но чтобы целая дюжина… И все же факт был налицо: стеклянные крышки сдвинуты, артистов нет. Я бы даже решил, что кто-то их выпустил, если бы это было хоть кому-нибудь нужно. Но людей, как правило, больше устраивало, что артисты закрыты в своих коробках, и потому мне пришлось предположить, что я сам был неаккуратен, когда спешил на свидание с Хельгой, – ей бы очень не понравилось ожидание.
Ну, я начал шарить вокруг. Я так думал, что они далеко уйти не могли, однако никого не нашел. Было похоже, что они смылись быстро и далеко. Конечно, нельзя рассчитывать, что артист не выпрыгнет из труппы, если дать ему шанс. Больше всех мне было жалко Эсмеральду – она становилась настоящей актрисой.
Представление не шло. Толпа была вроде заинтересована, и кое-где слышались смешки, но заставить их засмеяться, как накануне, мне не удавалось. И я все никак не мог отвлечься от своих мыслей, когда потом в этот вечер встретился с Хельгой – но ей я не рассказал, что Эсмеральда и другие сбежали. Я понимал, что она воспримет это не так, как я. Вот Молли… Но сейчас я думал о Хельге.
И все же она что-то заметила.
– О чем ты сегодня думаешь, Джо? – спросила она, когда мы вошли в рощу за цирком.
– Да ни о чем, – ответил я. – Ни о чем, кроме того, что я, может быть, влюблен.
– Может быть? – переспросила Хельга, глядя мимо меня.
Я остановился и взял ее за руки выше локтей.
– Нет. Не «может быть». Я с ума по тебе схожу. И ты это знаешь. Я люблю тебя так, как никогда никого не любил. Понимаешь, я… Ты меня хоть немножко любишь? Не мучь меня. скажи, милая, у тебя хоть немножко сердца есть?
Хельга тихо стояла, глядя своими синими глазами прямо в мои. и они были ласковей, чем я в своей жизни видел.
– Сердце у меня есть, Джо – может быть, даже слишком много… Но тебе, я вижу, нужно такое сердце, которое занято только тем же, что и ты, – а такого сердца у меня нет…
Я не очень слушал, что она говорит, а только наслаждался тем, как она смотрит.
– Милая, дай мне шанс. Может быть, мы найдем выход – я ведь так тебя люблю…
Она кинула на меня удивленный взгляд, потом взяла меня под руку, и мы пошли молча.
Уже возле ее фургона я обнял ее за плечи и поцеловал.
– Милая, – прошептал я. – Милая, можно к тебе зайти – просто на минутку?
Она мгновение помолчала, не двигаясь. Потом сказала:
– Да, Джо. Тебе можно зайти…
Поговорка есть о ярости женщины отвергнутой – но что сказать о женщине укушенной?
Хельга так резко сдернула с нас простыню, что я вскочил. Она всмотрелась и пронзительно взвизгнула:
– Смотри!
Я посмотрел.
Их там было полдюжины. И все мои, точно – у них вокруг шеи были красные шелковые ленточки.
– Так это ты их взяла! – воскликнул я. – Да зачем же они тебе сдались?
Раздался звук, будто она поперхнулась.
– Я? – заорала Хельга. – Я? – Она перевела дыхание. – Вон отсюда! Пошел вон! И этих забери с собой!
Я смотрел на артистов. Зная, как она к ним относилась, я понять не мог, зачем бы ей было их красть. Совсем сбитый с толку, я уставился на нее.
Лицо Хельги перекосилось – и я увидел, какая она бывает, когда забывает быть красивой. С полного разворота руки она открытой ладонью влепила мне пощечину – со всей мощью тренированных на трапеции мускулов.
Когда искры перед глазами погасли настолько, что я смог разглядеть дорогу наружу, я понял – черт с ними, с артистами.
На следующее утро меня разбудил стук в дверь – часом позже, чем я встаю обычно.
– Порядок! – крикнул я. – Войдите!
Это был старый Догерти. Он напустил на себя важный вид человека с ответственным поручением, и этот вид ему не шел. Старик закрыл дверь, выполнив эту работу с должной аккуратностью, а потом занял место на одном из табуретов, оглядывая меня оценивающим взглядом.
