Я молчал, понимал, что отец сейчас вспоминает былые времена, а потом начнет рассказывать.
– Я тогда сержантом был, отделением командовал. Наш взвод прикрывал перевал. По ночам мы отделениями там дежурили… И вот в нашу смену «духи» откуда-то сверху на нас свалились. По траверсу хребта прошли с другого перевала, который изначально контролировали, чтобы наш захватить. Тогда они весь район блокировали бы, лишили бы наш батальон всякой материально-технической поддержки. А у нас и без того с патронами уже проблемы были. Мы ждали караван, который должен был пройти через перевал, доставить нам патроны и медикаменты подбросить. Да и новое пополнение нам обещали, молодых солдат, сразу после учебки. Короче говоря, «духи» в первой же атаке почти половину бойцов моего отделения сразу перебили. Они верхнюю позицию занимали. Мы перед ними, по сути дела, открыто стояли, а темнота в горах, ты и сам знаешь, никогда полной не бывает. Но все равно мы «духов» остановили, хотя их было в пять раз больше, чем нас. А потом подмога пришла. Привел ее начальник штаба нашего батальона майор Дадашев, дагестанец. Целых два взвода с ним пришли. Пока темно было, нам следовало «духов» с верхней позиции выбивать, иначе они днем нас просто отстреляли бы по одному, да и все. У них для этой цели специально, как потом выяснилось, десяток снайперов был подготовлен. Это против одного нашего, кстати, в том бою убитого. Майор, как пришел, сразу повел нас в атаку. Всех предупредил, что дело будет сложным. Шли мы двумя взводами и остатками моего отделения. Один взвод перебегает, второй заградительным огнем прикрывает, потом роли меняем. В меня в этой атаке очередь угодила, сразу четыре пули. Я упал за камень. Он меня прикрывал. Но «духов» мы все же заставили отступить. А потом, когда спускались к себе на позицию, они снова вернулись и нас очередями сопровождали. Упертые все, как черти. Я в сознании был, стонал. Помню, как майор Дадашев рядом со мной остановился, когда отходили, присел на колено, раны мои осмотрел, потом взял, как ребенка, на руки и понес. Бежать он не мог – я не из самых легких, – пешком шел, и пули его не брали. Только вокруг нас свистели. Вынес меня майор. Потом санинструктор раны мне обработал, перевязал. А Дадашев тех, кто остался, в новую атаку повел. Со второго раза они «духов» все-таки добили. Часть сбросили с траверса, а оттуда до земли лететь долго, остальных добили на месте. Перевал мы тогда удержали. Меня на следующий же день оттуда санитарным вертолетом вывезли – пробился все-таки он сквозь заградительный огонь. «Стингеров» у «духов» хватало, больше было, чем у вертолетов ракет для заградительных тепловых ловушек. После госпиталя я на комиссию пошел и домой был отправлен. Больше с майором Дадашевым не встречался. Даже не знаю, жив он на той войне остался или сгинул, как многие другие. Не его, казалось бы, не начальника штаба дело – солдат в атаку водить. Он над картами корпеть должен. Этот майор по характеру такой был. До штаба разведротой командовал. Боевой офицер. Солдаты его ценили и любили, как и он их. А я ведь даже имени его не знаю. Только звание и фамилию. Может, ты его где встретишь, сынок… Помни, что он твоего отца спас и тебе, по сути дела, дал возможность на свет появиться…
Я вспоминал все это не дословно, а отдельными кусками. Смотрел на подполковника Дадашева и удивлялся тому, как он, в общем-то, не самый крупный мужчина, нес на руках моего отца, человека большого и физически сильного.
Но я много раз сам убеждался, что сила в человеке проявляется в нужный момент, когда ее, казалось бы, и быть не может. Причем такая, которую победить невозможно.
Индусы называют это, кажется, «пробуждением кундалини» и приводят известный пример, когда мать пошла с сыном гулять в лес. Там упало дерево и придавило мальчика. Хрупкая женщина в испуге ухватилась за ствол, подняла его, отбросила в сторону, вызволила ребенка и на руках унесла его в больницу. Десять взрослых сильных мужчин не могли сдвинуть этот ствол, когда обследовали место происшествия. Женщина тоже потом не имела тех сил, которые пришли к ней в испуге за сына.
Может быть, что-то подобное произошло и с майором Дадашевым. Не исключено, что он только внешне выглядит совсем не богатырем, а в реальности, да еще тридцать лет назад, был совсем иным… Может, еще что-то…
Я не брался объяснить это, просто нажал кнопку вызова и услышал строгий голос отца:
– Василий, я сейчас на велосипеде еду, уже недалеко от дома. Ты можешь мне попозже позвонить, чтобы я мог свободно разговаривать?
– А что это ты по ночам катаешься? – не понял я.
– Друг у меня в недалеком селе живет, болеет сильно. С ним сидел. Сейчас его жена пришла с работы раньше, меня сменила. А мне надо дома кур покормить. Сделаю и вернусь…
Отец был заядлым велосипедистом и не желал иметь ни мопед, ни мотоцикл. Он говорил, что они здоровье только отнимают, тогда как велосипед его приносит. Я не раз предлагал ему мотоцикл подарить. Отец отказывался.
– Остановись на обочине, папа. С тобой прямо сейчас хочет пообщаться подполковник в отставке Дадашев. Будешь говорить с ним?
– Давай…
По голосу отца я понял, как он заволновался, и протянул трубку эмиру.
– Иван Владимирович? – сказал тот и посмотрел в мою сторону. – Здравствуй. Подполковник Дадашев говорит. Помнишь такого?..
Глава шестая
Командир взвода старший лейтенант Жеребякин
По взгляду эмира я понял, что сильно смущаю его. Разговор двух людей, переживших такое, разумеется, не предназначен для чужих ушей. Даже по телефону он всегда происходит скорее на уровне чувств, а не слов, которые тут бывают почти бесполезны.
Я отошел к выходу из грота, приложил ухо к пологу и прислушался. Бандиты лениво и неспешно болтали о чем-то на незнакомом мне языке, постоянно посмеивались. Настроение у них явно было приподнятое. Они ни сном, ни духом не могли себе представить, что произошло по другую сторону полога.
Однако вернуться к импровизированному столу я не спешил. Присел на корточки и попытался выглянуть из-под полога, посмотреть, что там делают бандиты. Но одеяла, сшитые одно с другим, ложились на камни примерно на полметра дальше входа. Высовываться из-под них было бы вредно не только для моего здоровья, но и жизни как таковой. Ничего рассмотреть мне не удалось.
Только после этого я оглянулся и увидел, что эмир стоит в растерянности, с рассеянным взглядом, и держит в опущенной руке мой смартфона. Разговор с отцом, видимо, был завершен. У меня сложилось впечатление, что в нем что-то пошло не так…
Я вернулся к столу.
Дадашев положил трубку на карту, посмотрел на меня, на ствол моего автомата, потом на тела Османа и Сиражутдина. Одно с неровно перерезанным, словно разорванным горлом, из которого стекла большущая лужа крови, валялось на столе. Второе, с простреленной головой, лежало на полу. Но эмира беспокоило что-то другое. Я видел это по его глазам.
– Что случилось? – спросил я настороженно.
– Твоего отца только что сбила машина. Не знаю, жив он или нет. Мне сообщил об этом водитель, совершивший наезд. Он, оказывается, сосед. Этот человек сильно испуган, но сориентировался в ситуации, вызвал «Скорую помощь», попросил сообщить в ГАИ. Однако, старлей, я должен тебе еще кое-что сказать… Самое главное…
