Бабушка ядовито ухмыляется и скрещивает руки на груди. На ней стального цвета кофта грубой вязки, что превращает ее в уродский памятник, сделанный из камня самой низшей пробы.
– Может, еще предложишь полюбить твоего алкоголика? Заставишь меня уважать его, ценить?
– Я ничего тебе не предлагаю. Живи как знаешь, люби кого хочешь, а мы без твоего уважения как-нибудь проживем. Только помни, мама, я твоя единственная дочь, а Лиза – единственная внучка. Извини, но эти вещи изменить невозможно. Мне больше нечего добавить, разве только – жду в гости только тогда, когда ты, наконец, решишь, кто мы для тебя – твои разочарования или единственные на всем белом свете родные люди.
Мама исчезает из моего поля зрения, и в следующую секунду моя коляска трогается с места. Бабушкин силуэт исчезает. Каменная глыба не проронила больше ни слова, а по дороге домой я больше не слышу маминых веселых россказней позади себя. Отчаянные всхлипывания не прекращаются до порога нашего дома.
* * *
Бабушка появилась в нашем доме спустя пару месяцев, на мой второй день рождения. Ее руки сжимали большую говорящую куклу, с которой всю свою жизнь я боялась играть, и только Клавдия сорвала с нее праздничную упаковку с бантом почти черного цвета.
В этот день, тридцатого мая восемьдесят девятого года, на бабушке было траурное прямоугольное платье: ни подчеркнутой талии, ни выделенной линии бедер – черный прямоугольник. Покрой платья полностью соответствовал фигуре. Цвет наверняка был подобран тоже не просто так. Ореховые волосы, с парой седых прядей на каждом из висков, гладко зачесаны назад и собраны на затылке в тугой пучок. Губы улыбались, а глаза продолжали ненавидеть и презирать. Но мою маму устроил даже подобный вариант примирения, она охотно набросилась на бабушку с объятиями. Я сидела за праздничным столом в воздушном бело-розовом платье, с большим, чем моя голова, белоснежным бантом на макушке, внимательно всматривалась в происходящее, чтобы спустя несколько лет искренне удивляться тому, как мама может простить бабушке тот день. Но люди странные существа, а обо всех способностях мозга приходится догадываться даже сейчас – в век нанотехнологий. Думаю, чтобы продолжить размеренную спокойную жизнь, мама привычно списала все на свое фирменное «не со зла» и окунулась в настоящее, оставив прошлое в прошлом.
Гораздо позже ко мне пришло понимание: почему бабушка так строга к маме и так ненавидит меня. А дело тут вот в чем. Ее брак с кандидатом исторических наук, профессором и так далее, моим дедом, который увез ее из нашего городка в большой город и приучил к хорошей жизни, уничтожила измена. Она достаточно комфортно чувствовала себя в роли просто жены профессора и гордилась этим. Ей нравилось приравнивать себя к интеллигентной дедушкиной династии педагогов, кандидатов разнообразных наук и профессоров, но все в один миг рухнуло, как Советский Союз. В один из дней, счастливой, как полагала бабуля, семейной жизни она застала деда на горячем. Прямо в их супружеской кровати он трахал одну из своих студенток. Бабуля была гордой дамой, несмотря на свое простецкое происхождение из семейства строителей. С чувством собственного достоинства, ножом в сердце и двенадцатилетней мамой она вернулась на родину, не испугавшись нелегкой судьбы матери-одиночки.
Не имея достойного образования, с корочкой ПТУ № 2 по специальности «зоотехник», бабушке было непросто, но ради солнечного будущего своего единственного ребенка она сумела выстоять. Она не гнушалась любой работы (благо в нашей округе достаточно фермерских угодий): оплодотворяла коров, ухаживала за свиньями, принимала роды у кобыл. Бабушка пахала как сто лошадей, вместе взятых, но порог ее дома не переступил ни единый мужчина, который сумел бы облегчить жизнь. Все свои несбывшиеся надежды она возложила на плечи моей мамы. Она из кожи вон лезла, чтобы ее дочь поступила в педагогический вуз и добилась всего того, чего не смогла добиться она сама. Ей так хотелось, чтоб ее дочь не зависела от мужчин, чтоб стала самодостаточной женщиной, чтоб построила свою жизнь по собственным правилам, но…
Мама успела окончить только один курс педагогического университета. На летних каникулах она начала встречаться с возвратившимся из армии папой. Их страстные свидания закончились мной. Так для бабули я стала вторым в жизни айсбергом, о который разбились ее мечты. Мамино финансирование она тут же прекратила: «У тебя теперь есть кормилец» – и никогда не упускала возможности, будто слепого котенка в миску с молоком, ткнуть маму носом в ее пропащую жизнь.
Лицемерное и вынужденное внимание, не более того, вот чем была для меня любовь бабушки Нины. Но жизнь разносторонняя, в этом ее прелесть и ужас одновременно – родители иногда вынуждены были прибегать к привычной для многих семей практике: бабушка-няня. И в один из таких дней я поняла, что холодные взгляды и неприязнь все же лучше, чем физическая демонстрация чувства нелюбви.
БАБУШКА НИНА
18 июля 1992 года (пять лет)
Родители уехали на похороны погибших в автокатастрофе друзей, а меня оставили на попечение бабушки Нины.
Солнце в этот день как-то по-особому беспощадно, но не это выматывает пятилетнюю меня, а скука.
Получив внучку под свою опеку, бабушка никоим образом не позаботилась о моем досуге, а с равнодушной ухмылкой отправилась в огород. Конечно, урожай важнее нежеланной внучки.
Недолго бесцельно брожу по двору. Спустя некоторое время нахожу себе компанию на запретной территории.
Дома у нас был сарай, но он пустовал. Мама всегда говорила, что пока папиного заработка и государственных отчислений на содержание меня хватает, она не станет обзаводиться скотным двором. А бабушкин двор был разделен невысоким забором с калиткой на две части: одна – где гуляла я, вторая – где томились в разных загонах животные.
– Бе-е-е, – доносится со стороны скромного серого домика и тут же завораживает меня.
– Му-у-у, – звучит все с той же, неизведанной стороны забора.
И снова:
– Бе-е-е, – и это было самой большой ошибкой козы Тамары, которую мне захотелось увидеть и погладить.
То, что произошло дальше, не назвать никак иначе, как страшный сон, так как преступление и наказание были несоразмерны.
Не раздумывая ни минуты, уверенной походкой шагаю к запертой калитке. Одно движение руки, и на удивление легко ржавая задвижка поддается, но я не решаюсь сразу распахнуть дверь. С опаской оглядываюсь по сторонам. Убедившись в том, что бабушка вдруг не появилась рядом, ступаю на скотный двор.
Сгорая от страстного желания погладить обалдевшую от неожиданности козу, бесстрашно шагаю обутыми в красные босоножки ногами по разного происхождения дерьму. Тамара, у которой изо рта торчит пучок недожеванной травы, предчувствуя что-то неладное, забилась в дальний угол двора и испуганно пялится на меня в оба глаза.
– Мара, – шепчу я и вытягиваю вперед ручонки, а нога незаметно увязает в противной, огромной, вязкой куче темно-зеленого цвета.
