– Ну, и что случилось? – мягко поинтересовался я.
– Меня только что утопили… – пробормотала девушка.
– Подробнее, – не понял я. – Тебя толкнули крест с плитой?
– Нет… – Она замотала головой. Волосы, вставшие дыбом, частично вернулись обратно. – Крест с плитой ни в чем не виноваты. Это не они меня толкнули. Было яркое видение, оно едва не опрокинуло… Я видела чужими глазами, не своими… Секунды две, не больше… Какой-то тусклый день, возможно, вечер, берег реки, плетень, за ним крыша… Камень привязан к шее, больно очень. Рожа бородатая хохочет, толкает меня в воду, а там глубина у самого берега, брызги летят. Дикий страх, как ножом по сердцу, ну и ну… Дай сигарету, Никита. – Она подняла на меня жалобные прояснившиеся глаза.
Я не стал язвить, сунул сигарету в рот, прикурил, вставил между тонкими приоткрытыми губками. Она сделала затяжку, подавилась.
– Тьфу, выбрось, убери от меня эту гадость…
Вот и пойми этих женщин. Но я понимал, докурил сигарету. Она пришла в себя, села на колени, потом пристроила попку на могильную плиту – крайнюю в ряду. Приближаться к ТОЙ САМОЙ она побаивалась.
– И что это значит? – спросил я.
– Это значит, что мы нашли свой «комплект», – устало возвестила девушка. – Крест и плита – с одного захоронения. Усопшая – некая Мария Власова. Пока еще много непонятного, неизвестна личность Кротова, но, похоже, мы вышли на причину музейных неприятностей. Пока не могу сказать большего, надо разобраться.
– Чьими глазами ты видела бородатую рожу?
– Надо полагать, утопленницы… – она покосилась на плиту, – Марии Архиповны Власовой…
– Такое возможно?
– А что это было? Я не спала, сновидением не назовешь. – Она подняла голову, заблестели глаза. – Поздравляю тебя, Никита Андреевич, мы что-то нашли. Неизвестно, что, зачем, и стоило ли вообще это находить, но нашли…
– Ты точно в порядке? – Мысли метались, отказываясь приходить к общему знаменателю.
– Мне надо на воздух… – Она засуетилась, стала подниматься. Я схватил ее за локоть.
– Подожди, вместе пойдем.
– Нет, ты останься, я одна, мне нужно одной побыть, привести голову в порядок. Подожди меня здесь.
– Ты осторожнее там на улице…
– О господи, Никита, – взмолилась Варвара. – Там же охрана повсюду, ты забыл?
Она ушла, хлопнув входной дверью, сработала защелка. Я оттащил на место ненужные кресты, придал им на стене худо-бедно вертикаль. Вернулся к плитам, сел на ту, что согрела попка Варвары, задумался. Мысли роились исключительно неуютные. Я подтащил к себе телефон, прислонил к выемке на плите, чтобы равномерно освещал пространство. В темноте становилось жутковато. Хотелось выбежать на улицу за Варварой, но я терпел. Не хватало мне еще укоров в малодушии. Мурашки ползли по хребту, волосы шевелились на загривке. Несколько минут прошло – долго она еще будет приводить свою голову в порядок? Не сказать, что я все прочувствовал, в корне переменил мировоззрение, но что-то треснуло во мне, качнулся фаллический столб…
А еще говорят: если не веришь во что-то – то оно и не произойдет. Я не верил. И никогда не перестану не верить! Я осторожно вынул телефон из «расщелины», направил свет на плиту, когда-то венчавшую могилу Марии Власовой. Крест лежал на плите, и никакие миазмы с флюидами в голову не лезли. Компания подобралась стоящая – красивая, неплохо сохранившаяся плита (со скидкой на 108 прошедших лет), внушительный крест, явно гармонирующий с первым артефактом. Металл изначально обработали специальным составом (для долговечности, борьбы с коррозией), иначе хрен бы он дожил до наших дней. Не вчера его извлекли из могилы – почистили, привели в порядок. И плита смотрелась нарядно…
Не понимаю, что меня надоумило, но я забрал телефон, сполз со своего сиденья и на корточках пополз к плите. Суевериями не страдаем – я положил ладонь на крест. Что должно случиться? Током долбанет? Тайное знание откроется? Не было ничего. Обычный крест. А под ним плита, которую я тоже потрогал, повозил по ней ладонью, сковырнул ногтем какую-то выступающую «козявку»…
Абсолютно ничего не случилось. Никаких позывов в организме. Небольшое чувство голода, глаза чуть пощипывало – явный признак, что хватит маяться дурью, спать пора…
Я вернулся, где сидел… и как-то выключился. Не помню, как это произошло. Но в окружающем пространстве отклонений не отмечалось. Отдаленное ржание, кучер бьет кнутом… Словно так и надо, ничего удивительного. Манекены в похоронных нарядах, пышные драпировки, которые вдруг начали плавно колыхаться, но я относился к этому как к должному. Смерть подняла косу, подумала… и опустила. Ну и ладно, подумал я. Поскрипывали подошвы, и в круге света появился мой отец, скончавшийся семь лет назад. Андрей Васильевич Ветров, собственной персоной. Он был живой – я пока еще могу отличать живых от мертвых. Именно такой, каким я его запомнил в последний раз – не в форме, в домашних брюках с провисшими коленками и в шлепках, клетчатая рубаха, расстегнутая жилетка, которую дома, насколько помню, он практически не менял. Сутулый, небритый, с печальными глазами. Он встал передо мной – одна рука была в кармане, вторая теребила почти оторвавшуюся пуговицу на жилетке. Он явно знал, к кому подошел – пристально смотрел на меня, склонив голову, сопел носом – у него всегда была не в порядке носовая перегородка. Я почти не удивился – разве что слегка.
– Привет, Никита, – негромко сказал отец.
– Привет, пап, – согласился я. – Но ты же умер…
– Умер, – вздохнул отец. – Глупая смерть, мог бы еще пожить, но сам виноват – не слушал твою маму, когда она говорила, что нужно регулярно обследоваться. Всегда тянул до последнего, и вот дотянул, клюнул жареный петух…
– Подожди, – не понял я, – но ты как живой… – Я начал подниматься, чтобы его потрогать, обнять. Ведь я скучал по нему, уже семь лет скучал!
– Не надо, сиди, – возразил отец, отступая назад. – Не вставай, Никита, а то расстраиваться потом будешь. Как у вас с мамой?
– Да ничего, – я пожал плечами. – Живем в одном городе, в разных районах – может, так и к лучшему. У нее «молодой человек» объявился, смеется, что пенсионер из соседнего дома свататься приходит – он тоже в армии служил, пятнадцать лет на пенсии…
– Да, он неплохой человек, Иван Егорович, – кивнул отец. – Правда, упрямый иногда, как осел, простых слов не понимает. Но маме он нравится, вижу, бог с ним…
– И много ты видишь?
– Хотелось бы больше. – Отец тихо засмеялся.
– А у тебя-то как? – спросил я.
– Да терпимо, Никита. – Отец задумчиво пожевал губами. – Не рай, конечно, но, с другой стороны, и не ад. Слушай, я давно у тебя хотел спросить… – отец колебался, – мама простила меня за Ольгу Максимовну? На словах вроде да, а вот как в душе? Ничего не говорила? Не дает мне это покоя, Никита…
– Кто такая Ольга Максимовна?
