Весенняя песня
Был тихий безоблачный вечер в конце апреля. Снусмумрик держал путь домой и зашёл уже так далеко, что тут и там на северных склонах стали попадаться пятна снега.
Он шёл целый день по нетронутым холмам и долинам, и над головой неумолчно кричали перелётные птицы.
Они тоже возвращались домой с юга.
Шагалось легко: рюкзак был пуст, а мысли безмятежны. Снусмумрик радовался лесу, погоде, себе. Завтра было таким же далёким, как и вчера, зато здесь и сейчас сквозь берёзы пробивалось ярко-красное солнце, а воздух был прохладным и мягким.
«Хороший вечер для песни, — подумал Снусмумрик. — Новой песни, в которой будет толика приятных предвкушений и две толики весенней грусти, а остальное — бесконечный восторг оттого, что можно вот так просто идти вперёд, одному, в мире с самим собой».
Эту песню он носил под шляпой уже много дней, но пока не решался вытащить на свет. Она должна подрасти и созреть, преисполниться такой радостной уверенности в себе, чтобы все звуки тотчас встали на свои места, как только он коснётся губами гармошки.
Звуки не терпят спешки: вытащишь их слишком рано — они, чего доброго, заупрямятся, и песня выйдет так себе. А порой бывает так, что вообще расхочется её сочинять, и тогда уже больше не поймаешь мелодию и не заставишь звучать как надо. Песня — штука серьёзная, особенно если хочешь, чтобы она получилась грустная и весёлая одновременно.
Но сегодня Снусмумрик не сомневался. Его песня созрела, она была готова появиться на свет, и лучше неё он никогда ещё ничего не придумывал.
Он придёт в долину, сядет на перила моста и сыграет её над рекой, а Муми-тролль скажет: «Красивая песня. Очень красивая».
Снусмумрик остановился во мху. Что-то неприятно кольнуло внутри. Муми-тролль… Он так отчаянно ждёт и так тоскует по нему. Сидит дома, грустит и восхищается. «Ну конечно, ты свободен, — говорит он. — Ну конечно, иди! Я понимаю, иногда тебе надо побыть одному». Только глаза его при этом черны от разочарования и бессильной тоски.
— Ой-ой-ой, — проговорил Снусмумрик и продолжил путь. — Ой-ой-ой. У этого тролля столько чувств! Но не буду думать о нём. Он хороший тролль, но сейчас о нём можно не думать. Сегодня я хочу побыть один со своей песней, и сегодня — это не завтра.
Вскоре Снусмумрику удалось совсем позабыть о Муми-тролле. Он искал приятное место для ночлега и, заслышав журчание ручья в глубине леса, немедленно направился туда.
Меж деревьями погасла последняя красная полоска, и на смену солнцу пришли весенние сумерки — неспешные, синие. Синим окрасился весь лес; берёзы, как белые мачты, одна за другой исчезали в полумгле.
Это был славный ручей.
Прозрачный и тёмный, он плясал над пучками прошлогодних листьев, пробегал по последним, забытым зимой ледяным туннелям, нырял в мох и летел кувырком в маленький водопад с белым песчаным дном. То он, как комар, весело пел в мажоре, а то, притворяясь большим и грозным, громко булькал талой водой и хохотал надо всем вокруг.
Снусмумрик стоял и слушал, утопая ногами во мху. «Ручей тоже зазвучит в моей песне, — думал он. — Возможно, припевом».
Вдруг с плотины сорвался камень, и звучание ручья изменилось на целую октаву.
— Неплохо, — восхитился Снусмумрик. — То, что нужно! Надо же, раз — и новая тональность! Может, стоит написать для ручья отдельную песню?
Снусмумрик вытащил из рюкзака старый котелок и наполнил его под водопадом. Потом пошёл в ельник за хворостом. Лес был мокрый от весенних дождей и талого снега, и, чтобы найти мало-мальски сухие дрова, Снусмумрику пришлось залезть в густой бурелом. Только он протянул руку, как под ёлками кто-то вскрикнул и метнулся прочь. Крики ещё долго не стихали, удаляясь.
— Ну конечно, — ворчал Снусмумрик. — Под каждым кустом, куда ни сунься, ползучая мелюзга и прочие козявки. Какие же они нервные — уму непостижимо. Чем мельче, тем прыгучей.
Он притащил сухой пенёк и немного хвороста и спокойно, без всякой спешки, сложил костёр в излучине ручья. Огонь занялся сразу — Снусмумрик привык готовить сам. Он всегда готовил только себе, и, по возможности, никому другому, а чужие обеды его мало интересовали. За обедом все вечно болтают.
А ещё им подавай столы и стулья, а некоторым и салфетки.
Снусмумрик даже слышал об одном хемуле, который к обеду переодевался в другое платье! Но уж это, наверное, выдумки.
Снусмумрик рассеянно хлебал свой жидкий суп, любуясь зелёным мхом под берёзами.
Мелодия вилась уже совсем близко, и ему ничего не стоило схватить её за хвост. Но он не спешил, наслаждаясь предвкушением. Песня попалась в его силки, и теперь ей ни за что не упорхнуть. Сперва он вымоет посуду, потом выкурит трубку, а потом, когда костёр превратится в тлеющие угли и ночные звери начнут перекликаться в лесу, — вот тогда-то настанет время для песни.
Зверька Снусмумрик заметил, когда мыл в ручье котелок. Зверёк сидел под корнями дерева на другой стороне и глазел на него из-под взъерошенной чёлки. Испуганные, но любопытные глазки следили за каждым движением Снусмумрика.
Застенчивые глазки под лохматым хохолком. Будто говорящие: не обращайте на меня внимания.
Снусмумрик сделал вид, что не заметил зверька. Поворошил костёр, сгрёб в середину угли, срезал еловых веток, чтобы сидеть. Достал трубку и не спеша раскурил. Пуская в небо изящные облачка дыма, он поджидал свою песню.
Но песня не приходила. Вместо этого он чувствовал восхищённый взгляд, следивший за каждым его движением. Снусмумрику стало не по себе.
— Брысь! — не выдержал он и хлопнул в ладоши.
Зверёк юркнул под корень и оттуда спросил, сгорая от смущения:
— Надеюсь, я тебя не напугал? Я знаю, кто ты. Ты Снусмумрик.
А потом спрыгнул в воду и пошёл через ручей вброд. Это был слишком большой ручей для такого маленького зверька, и вода в нём текла ледяная. Зверёк оступался и плюхался вверх тормашками, но Снусмумрик так разозлился, что даже не думал ему помогать.
