На следующее утро хемуль ждал у калитки, взволнованно переступая с ноги на ногу, и когда появился хомса с корзинкой, хемуль закричал:
— Ну? Как?
— Они не захотели. — Хомса был раздавлен. — Они решили построить каток. А большинство из нас зимой впадает в спячку, да и где нам взять коньки…
— Какая жалость! — радостно воскликнул хемуль.
Хомса не ответил, слишком он был огорчён. Он просто поставил корзинку на землю и ушёл восвояси.
«Бедные дети, — подумал хемуль. — Ох-ох». И стал размышлять о шалаше, который он решил построить на руинах бабушкиного дома.
Хемуль строил весь день и страшно радовался. Он возился, пока не стемнело и уже ничего нельзя было разглядеть, уснул измождённый и счастливый и долго спал на следующее утро.
Когда он вышел к калитке за едой, хомсы уже не было. На крышке корзинки лежало письмо, подписанное кучей детей. «Дорогой дяденька из парка аттракционов, — прочёл хемуль. — Всё это — тебе, потому что ты добрый и, может быть, ты как-нибудь пустишь нас к себе поиграть, потому что ты нам нравишься».
Хемуль ничего не понял, но в животе у него заворочалось ужасное предчувствие.
А потом он увидел. За калиткой дети сложили то, что осталось от парка и что им удалось подобрать. А такого было немало. Всё по большей части поломано и собрано не так, как надо. Странное зрелище — словно все эти предметы лишились своего смысла. Потерянный, но яркий мир дерева, шёлка, стальной проволоки, бумаги и ржавого железа. Мир этот с грустью и надеждой взирал на хемуля, а хемуль в панике смотрел на него.
Не выдержав, хемуль сбежал в парк, где продолжил строить свою хижину отшельника.
Хемуль строил, строил, но ничего не получалось. Он работал нетерпеливо, мысли его витали далеко, и вдруг крыша обрушилась и шалаш схлопнулся.
— Ну нет же, — сказал хемуль. — Я не хочу. Я только-только научился говорить «нет». Я пенсионер. Я делаю, что мне нравится. И, кроме этого, ничего делать не желаю.
Он повторил эти слова несколько раз, с каждым разом всё более грозно. Потом встал, прошёл через парк, отпер калитку и начал затаскивать благословенный хлам внутрь.
Дети сидели на высокой полуразрушенной стене, окружавшей хемулев парк. Как воробьи, только молча.
Иногда кто-нибудь из них шёпотом спрашивал:
— Что он сейчас делает?
— Тсс, — шептал другой. — Он не хочет разговаривать.
Хемуль развесил на ветках фонари и бумажные розочки, а всё поломанное прислонил к деревьям повреждённой стороной внутрь. Сейчас он возился с тем, что когда-то было каруселью. Детали не подходили друг к другу, половины не хватало.
— Ничего не получится! — разозлившись, крикнул хемуль. — Только посмотрите! Сплошной хлам и мусор! Нет!!! Вам сюда нельзя, мне не нужна ваша помощь!
По стене пробежал шелест ободрения и сочувствия, но никто ничего не сказал.
Хемуль пытался построить из карусели дом. Он составил лошадок в траву, лебедей опустил в воду, остальное перевернул вверх дном и взялся за дело так усердно, что волосы встали торчком. «Кукольный дом! — горестно думал хемуль. — Хижина отшельника! Мишура на мусорной куче, да и только, шум и гам, как это было всю мою жизнь…»
Хемуль поднял глаза и закричал:
— Хватит глазеть! Бегите к хемулям и скажите, что завтра мне не нужен обед! Пусть лучше пришлют молоток и гвозди, свечи, верёвку и несколько двухдюймовых реек, да поскорее!
Дети в восторге засмеялись и убежали.
— А мы что говорили! — закричали хемули, хлопая друг друга по спине. — Он грустит. Бедняга скучает по своему парку!
И прислали ему всего, что он просил, и даже вдвое больше того, а ещё еды на неделю, десять метров красного бархата, большие рулоны золотой и серебряной бумаги и на всякий случай шарманку.
— Ну нет, — сказал хемуль. — Музыкальному ящику тут не место. Никаких шумных предметов!
— Конечно-конечно, — послушно сказали дети и остановились с шарманкой у калитки.
Хемуль строил и строил. И вскоре поймал себя на том, что ему — нравится. На деревьях, покачиваясь на ветру, сверкали тысячи зеркальных осколков. На самом верху, в кронах, хемуль сколотил сиденья и мягкие гнёзда, где можно сидеть, укрывшись от чужих взглядов, пить сок или спать. А с крепких ветвей свисали качели.
С горками пришлось повозиться. От прежнего аттракциона почти ничего не осталось, поэтому новый получился в три раза меньше. Зато, утешал себя хемуль, теперь никто не будет кричать от страха. В самом конце вагонетки плюхались в ручей — ведь многим это так нравится.
Хемуль пыхтел и стонал. Стоило ему укрепить горку с одного конца, как другой конец падал. Наконец хемуль рассердился и как закричит:
— Кто-нибудь, да помогите же мне! Я не могу делать десять дел одновременно!
Дети спрыгнули на землю и бросились помогать.
С тех пор они всё строили вместе, а хемули присылали им столько еды, что дети могли оставаться в парке целый день.
Вечером они уходили домой, но на рассвете снова стояли у калитки и ждали. А однажды утром привели с собой на верёвке крокодила.
— А он точно не будет шуметь? — недоверчиво спросил хемуль.
— Точно, — сказал хомса. — Сло́ва не скажет. Теперь, когда он избавился от двух лишних голов, он стал довольный и тихий.
Однажды сын Филифьонки нашёл в печке удава. Удав был добрый, и его немедленно принесли в бабушкин парк.
Окрестные жители собирали для хемуля разные диковинки или просто присылали печенье, кастрюли, занавески, карамельки и всякую всячину. По утрам они как одержимые передавали с детьми подарки, и хемуль брал всё, что не производит слишком много шума.
Но входить в парк разрешалось только детям.
Старый бабушкин парк с каждым днём становился всё волшебнее. Посередине стояла карусель — новый дом хемуля. Пёстрая и слегка покосившаяся, она скорее напоминала большой яркий кулёк из-под карамелек, который скомкали и бросили в траву.
Внутри дома-карусели рос куст шиповника, усеянный красными ягодами.
