От короткой яростной грозы Мюмла ужасно наэлектризовалась. Рыжая грива сыпала искрами, каждая волосинка на руках и ногах стояла дыбом и подрагивала.
«Я зарядилась дикой энергией, — подумала она. — Я могла бы вытворить что угодно, но не буду. Как приятно делать только то, что хочешь». Мюмла свернулась клубочком под одеялом из гагачьего пуха, чувствуя себя маленькой шаровой молнией, клубком огня.
Хомса Киль стоял у чердачного окошка и смотрел, как вспыхивают молнии над Муми-долиной, стоял гордый, зачарованный и даже немного испуганный. «Это моя собственная гроза, — подумал он. — Это я сам сделал. Я наконец-то научился рассказывать так, чтобы получалось заметно. Я рассказал последнему нуммулиту, маленькой радиолярии из подцарства простейших… Я тот, кто пускает громы и мечет молнии, я хомса, о котором никто не знает».
Он подумал, что наказал своей грозой Муми-маму, и решил хранить молчание и не рассказывать больше ни при ком — только себе и нуммулиту. До наэлектризованности остальных ему не было дела, она ощущалась в воздухе, но скорее как что-то чуждое, у него ведь была его собственная гроза. Он был бы рад, если бы вся долина опустела, оставив ещё больше места для фантазий; для того, чтобы придумывать как следует, нужны пространство и тишина.
Летучая мышь по-прежнему свисала с потолка, её не беспокоила гроза.
Хемуль крикнул из сада:
— Хомса, приходи помогать!
Хомса спустился с чердака, подошёл к Хемулю, прячась в волосах и молчании, и никто понятия не имел о том, что он держит в своих лапах ливни тропических лесов.
— Какая гроза, а? — сказал Хемуль. — Испугался?
— Нет, — ответил Хомса.
13
Ровно к двум часам Филифьонкина рыба была готова. Она пряталась в большом, исходящем паром светло-коричневом пудинге. В кухне надёжно и успокаивающе пахло едой, кухня снова стала кухней, тёплой, заботливой — тайным сердцем дома, сокровенным оплотом безопасности. В неё не могли проникнуть никакие насекомые, никакая гроза — здесь властвовала Филифьонка. Страхи и обмороки отступили, спрятались в самый дальний уголок мозга и были заперты там на замок.
«Слава богу, — подумала Филифьонка. — Прибираться я больше не способна, зато готовить ещё могу. Ещё не всё потеряно!»
Она открыла дверь и вышла на крыльцо, сняла с гвоздика латунный Муми-мамин гонг, она держала его в руке и видела в нём своё спокойное, торжествующее лицо, она взяла палочку с круглой деревянной головкой, обёрнутой в замшу, и застучала — бом-бом-бом по всей долине! Обед, идите есть!
И все со всех ног бросились к дому, крича:
— Что такое? Что случилось?
И Филифьонка отвечала с достоинством:
— Еда готова.
Стол был накрыт на шесть персон, Староуму досталось место в середине. Филифьонка знала, что он всё это время простоял под окном, переживая за свою рыбу. Теперь и его пустили внутрь.
— Еда, — сказала Мюмла. — Это хорошо. А то огурцы и сухарики не очень сочетаются.
— Отныне кладовая будет на замке, — заявила Филифьонка. — Кухня — моя территория. Рассаживайтесь и ешьте, пока не остыло.
— Где моя рыба? — вскричал Староум.
— Здесь, в пудинге, — объяснила Филифьонка.
— Но я хочу её видеть, — заныл Староум. — Она должна быть целой, и я всю её собирался съесть сам!
— Фу, стыдоба, — сказала Филифьонка. — Хоть сегодня и День отца, но нельзя же быть таким эгоистом.
И подумала, что временами очень трудно уважать старость и соблюдать все традиции, которые положено соблюдать, если ты приличная филифьонка.
— Я отказываюсь праздновать День отца, — объявил Староум. — День отца, День матери, День послушного хомсы… Я не люблю родственников! Давайте лучше устроим День больших рыб!
— Но нам ведь вкусно, — упрекнул его Хемуль. — И не правда ли, мы все сидим за одним столом, точно большая дружная семья? Я всегда говорил: никто не умеет готовить рыбу так, как Филифьонка.
— Ха-ха-ха, — сказала Филифьонка. И снова повторила: — Ха-ха-ха, — и посмотрела на Снусмумрика.
За едой все примолкли. Филифьонка курсировала от стола к плите и обратно, подавала, разливала по стаканам сок, ворчала, если кто-то обляпается, и была спокойна как никогда.
— Может, крикнем «ура» по случаю Дня отца? — предложил Хемуль.
— Ни за что, — отрезал Староум.
— Нет так нет, — согласился Хемуль. — Я только хотел проявить вежливость. А вы не забыли, что Муми-папа тоже отец?
Хемуль серьёзно оглядел остальных и добавил:
— У меня есть идея. Что, если каждый из нас приготовит Муми-папе какой-нибудь сюрприз к возвращению?
Все молчали.
— Снусмумрик мог бы починить мостки, — продолжал Хемуль. — А Мюмла постирать нашу одежду. А Филифьонка — устроить генеральную убор…
Филифьонка выронила тарелку и закричала:
— Нет! Я никогда больше не буду прибираться!
— Что с тобой? — спросила Мюмла. — Ты же всегда это любила.
— Не помню… — пробормотала Филифьонка.
— И правильно, — подхватил Староум. — Неприятные вещи надо забывать. А я пошёл ловить новую рыбу, и уж её-то я точно съем сам.
Староум взял свою тросточку и вышел из кухни, хлопая салфеткой на шее.
— Спасибо за обед, — сказал хомса и поклонился.
— Отличный пудинг, — добавил Снусмумрик.
— Да неужели, — рассеянно улыбнулась Филифьонка. Она думала уже совсем о другом.
После обеда Снусмумрик набил трубку и отправился к морю. Он шёл медленно и впервые чувствовал, что остался один. Он дошёл до купальни и открыл узкую обшарпанную дверь. В купальне пахло плесенью, водорослями, ушедшим летом — печальный это был запах. «Эх, дома́-дома́…» — подумал Снусмумрик. Он присел на узкие ступени, уходящие в воду. Море было спокойным, серым, без островов. Наверное, не так уж это и сложно — найти тех, кто исчез, и вернуть их домой. Все острова видны на карте. Можно законопатить старую лодку. Но зачем? — думал Снусмумрик. — Пусть будут там, где они есть. Может, им тоже захотелось покоя.
Снусмумрик не искал больше свои пять тактов — пусть приходят, когда им вздумается. Есть ведь и другие песни.
