20
После того как Староум залёг в спячку в шифоньере, долина сделалась тише прежнего. Время от времени от клёна доносились удары Хемулева молотка или из дровяного сарая стук топора. В остальном было тихо. Все говорили друг другу «доброе утро» и «привет», но разговаривать желания не было. Они ждали, чем закончится эта история.
То один, то другой заходили в кладовку чем-нибудь перекусить, на плите не остывал кофейник.
Собственно говоря, тишина эта была приятной и спокойной, и им стало лучше друг с другом, когда они виделись не так часто. Стеклянный шар был пуст и готовился наполниться чем угодно. С каждым днём становилось всё холоднее.
И вот однажды утром кое-что произошло: пол хемульского дома с грохотом рухнул вниз, а большой клён снова стоял с таким видом, будто его никогда и не касалась лапа хемуля.
— Вот чудеса, — сказал Хемуль. — Мне опять кажется, что всё время происходит одно и то же.
Они стояли под клёном втроём и оглядывали руины несостоявшегося дома.
— Может, — застенчиво начал хомса, — может, папе больше нравится сидеть просто на дереве?
— Это ты хорошо сказал, — подхватил Хемуль. — Это ведь в его духе, а? Я мог бы ещё вбить в дерево гвоздь для фонаря. Но пусть фонарь лучше висит на ветке, это как-то естественнее.
И они отправились пить кофе и на этот раз пили его все вместе и под чашки подставили блюдечки.
— Подумать только, как сближают неприятности, — проговорил Хемуль, позвякивая ложкой в чашке. — И что мы теперь будем делать?
— Ждать, — сказал хомса Киль.
— Да-да, ну а я-то? — возразил Хемуль. — Ты можешь просто дожидаться их возвращения, а я — совсем другое дело.
— Почему? — спросил хомса.
— Не знаю, — ответил Хемуль.
Снусмумрик подлил ещё кофе и заметил:
— После полудня поднимется ветер.
— Вот ты всегда так! — закричал вдруг хомса. — Спрашиваешь у тебя, что делать, и что будет дальше, и как всё ужасно, а ты отвечаешь: «Скоро пойдёт снег», или «Ветрено», или ещё что-нибудь в таком духе, не передать ли сахар…
— Ты опять злишься, — изумился Хемуль. — Почему ты злишься через такие большие промежутки времени?
— Я не знаю, — пробормотал Киль. — Я не злюсь, мне просто стало…
— Я подумал про лодку, — пояснил Снусмумрик. — Если после двенадцати поднимется ветер, мы с Хемулем можем попробовать выйти под парусом.
— Она старая, протекает, — заметил Хемуль.
— А вот и нет, — сказал Снусмумрик. — Я её законопатил. И нашёл в сарае парус. Ну что, хочешь?
Хомса Киль быстро отвёл глаза в чашку, ему показалось, что Хемуль боится. И Хемуль ответил:
— Было бы замечательно.
В половине первого поднялся ветер, он был не очень сильный, но всё-таки нагнал на море пенных барашков. Снусмумрик уже притащил лодку к мосткам у купальни, поднял шпринтовый парус и пропустил Хемуля на нос. Было очень холодно, они надели на себя все шерстяные вещи, какие только нашли. Небо было ясным, только у горизонта столпились тёмно-синие зимние облака. Снусмумрик вышел из-за мыса, лодка накренилась и начала набирать скорость.
— Его величество море, — дрожащим голосом проговорил Хемуль. Морда у него побелела, и он с ужасом смотрел на борта, сразу за которыми — ох как близко! — начиналась зелёная пенящаяся вода. «Так вот оно как, — думал он. — Вот, значит, каково это — ходить под парусом. Весь мир кружится, а ты висишь на краешке над самой бездной, мёрзнешь, стыдишься и жалеешь, что в это ввязался, но уже слишком поздно. Только бы он не заметил, как мне страшно».
За мысом лодку подхватили высокие волны, которые нагнало в эти края откуда-то издалека. Снусмумрик держал лодку по ветру и направлялся прямо в открытое море.
Хемуля стало укачивать. Тошнота подступала медленно и коварно, сначала он только зевал, зевал и сглатывал, сглатывал, и вдруг всё тело сделалось беспомощным и жалким, и из желудка поднялась тоскливая волна, и захотелось умереть.
— Давай к рулю, — велел Снусмумрик.
— Нет, нет, нет, — прошептал Хемуль и отчаянно замахал лапами, от резкого движения в желудке опять открылась пробоина, и всё это невыносимое море, казалось, перевалилось на другой бок.
— Давай к рулю, — повторил Снусмумрик. Он поднялся и перебрался на среднюю банку. Руль беспомощно заболтался сам по себе — кто-то должен его взять, какой ужас, — Хемуль двинулся к корме, он спотыкался и пошатывался над банками и наконец вцепился в руль посиневшими лапами, парус бился в истерике, просто какой-то конец света! А Снусмумрик сидел себе и смотрел на горизонт.
Хемулю было так плохо, что он совсем не мог думать и правил инстинктивно, и вдруг оказалось, что он умеет управлять лодкой, парус наполнился ветром, и лодка ровно заскользила вдоль побережья на высоких волнах.
«Меня не тошнит, — осознал Хемуль. — Когда я крепко-крепко держусь за руль, меня не тошнит».
Желудок успокоился. Хемуль жадно смотрел на нос лодки, который поднимался и опускался на волнах, поднимался и опускался, пусть так идёт и дальше хоть до самого конца света, только пусть меня больше не тошнит, пусть мы даже утонем, только бы меня не вырвало… Хемуль не смел шевельнуть ни одной мышцей, не смел гримасничать, не смел даже думать, он только глядел и глядел на подпрыгивающий нос лодки, а лодка отчаянно летела всё дальше и дальше в открытое море.
Хомса Киль помыл посуду и застелил Хемулеву постель. Он собрал из-под клёна доски и спрятал их за сараем и теперь сидел за кухонным столом, прислушивался к ветру и ждал.
Наконец из сада донеслись голоса — Снусмумрик с Хемулем вернулись. Хомса услышал шаги на кухонной лестнице, и Хемуль ввалился в кухню и сказал «привет».
— Привет, — откликнулся хомса. — Сильный ветер?
— Практически шторм, — ответил Хемуль. — Суровая погодка.
Хемуль всё ещё был зеленоват с лица и дрожал от холода, он снял сапоги и носки и повесил их сушиться у печки. Хомса налил ему кофе. Они сидели друг против друга за столом, и обоим было неловко.
— Я вот думаю, — проговорил Хемуль. — Я вот думаю, не пора ли мне наконец вернуться домой. — Он чихнул и добавил: — Кстати, это я был у руля.
— Ты, наверное, скучаешь по своей лодке, — пробормотал хомса.
Хемуль надолго замолчал. Когда он снова заговорил, на физиономии его отразилось явное облегчение.
