Хомса пошёл по лесу дальше, он пригибался под ветками, полз, спотыкался, ни о чём не думал и был пуст, как стеклянный шар. Сюда мама приходила, когда уставала, злилась, обижалась, хотела побыть одна, бесцельно бродила в вечных сумерках, погружённая в свои грустные мысли… Киль увидел совсем другую маму, настоящую. Он вдруг задумался — из-за чего она грустила и чем можно было ей помочь.
Лес поредел, и показались серые горы, изрезанные глубокими топкими лощинами до самых вершин, где гора становилась высокой и голой. Здесь не было ничего, кроме ветра. На огромных небесах громоздились гигантские белые облака — тут всё было большое. Хомса Киль оглянулся, но долина отсюда казалась лишь еле заметной тенью. Тогда он посмотрел на море. Море распахнулось перед ним — серое, в гладких белых полосках пены до самого горизонта. Киль повернулся носом к ветру и сел ждать. Теперь он снова мог ждать.
Муми-троллям дул попутный ветер, и они держали курс прямо на побережье. Они приплыли с какого-то острова, где Киль никогда не бывал и которого даже с горы не было видно. «Может быть, им хотелось остаться там, — подумал он. — Может, теперь они будут рассказывать себе о нём, перед тем как уснуть».
Хомса долго сидел на горе и смотрел на море. Настали сумерки, земля погрузилась во тьму, но он по-прежнему мог разглядеть каждую полоску пены.
Перед самым закатом солнце метнуло в облака свой луч, холодный и по-зимнему жёлтый, и весь мир в нём сделался пустынным.
И хомса Киль увидел папин штормовой фонарь на мачте. Фонарь горел мягким, тёплым негаснущим светом. Лодка была ещё очень далеко. Хомса Киль как раз успеет спуститься через лес в долину, добежать по берегу до купальни — и принять фалинь.
