Это было даже хуже, чем зима в одиночестве. Да ещё и солнце, которого он так ждал, освещало всю долину и было свидетелем его позора.
Теперь мост рванулся ему навстречу. Муми-тролль взмахнул одной лапой, чтобы удержать равновесие. Вторая продолжила спуск. Гости закричали «ура!», им явно казалось, что жизнь налаживается.
Муми-тролль уже не разбирал, где верх и где низ. Кругом были только снег, позор и отчаяние.
В конце концов он повис на прибрежной иве, уронив хвост в холодную воду. Весь мир был полон лыж, палок и мрачных перспектив.
— Не теряй присутствия духа! — бодро посоветовал Хемуль. — Ещё разок!
Но ещё разок не случился, потому что Муми-тролль всё-таки потерял присутствие духа. Так уж вышло, хотя потом он ещё долго мечтал о том, каким бы мог быть его третий победный раз. Он по красивой дуге подкатил бы к мосту, переехал на другую сторону и улыбнулся, а остальные закричали бы от восторга.
Увы, ничего этого не произошло. Муми-тролль просто сказал:
— Я пошёл домой. Катайтесь себе сколько влезет, я пошёл домой.
Не глядя ни на кого, он залез в свой туннель, в тёплую гостиную, в уютное гнёздышко под креслом.
Крики Хемуля доносились с холма даже туда. Муми-тролль сунул голову в печку и прошептал:
— Мне он тоже не нравится.
Предок натряс вниз немножко сажи — видимо, в знак сочувствия. Муми-тролль принялся безмятежно рисовать углём на спинке дивана. Он рисовал Хемуля, засунутого головой в сугроб. В печке была припрятана большая банка клубничного варенья.
На следующей неделе Туу-тикки в знак протеста засела подо льдом. Рядом с ней под зелёным ледяным потолком жалась стайка гостей, они тоже рыбачили. Это были гости, которые не поддерживали Хемуля. Те, которым было всё равно, и те, кто не умел или не решался высказать своё мнение, постепенно обосновались в Муми-доме.
С утра пораньше Хемуль засовывал голову в сломанное окно и светил своим факелом. Он любил факелы и костры — конечно, кто их не любит, но Хемуль выбирал для них не самое подходящее место.
Гостям нравились долгие праздные утра, когда день наступал постепенно, под разговоры о том, кто какой видел сон, под бульканье кофейника на кухне, где Муми-тролль варил для всех кофе.
Хемуль всё портил. Он всегда начинал с того, как душно внутри и как прохладно и замечательно снаружи. Потом он радостно рассказывал о том, чем ещё сегодня можно заняться. Он прилагал все усилия, чтобы их развлечь, и никогда не обижался, если кто-то отказывался. Он просто подталкивал упрямцев в спину, приговаривая:
— Ничего-ничего, скоро вы убедитесь, что я был прав.
Одна только малышка Мю ходила за Хемулем по пятам. Хемуль с готовностью рассказал ей про лыжи всё, что знал сам, и радостно сиял, видя, как быстро продвигается его ученица.
— Милая барышня, да вы просто прирождённая лыжница! — приговаривал он. — Вы скоро даже меня переплюнете!
— Я и собираюсь, — честно призналась Мю.
Выучившись всему, она укатила на дальние склоны, о которых никто, кроме неё, ничего не знал, и даже не вспомнила про Хемуля.
Но всё больше гостей присоединялось к подлёдной рыбалке, и в конце концов на склоне остался один только Хемуль в своём чёрно-жёлтом свитере.
Гостям не нравилось, когда их тащили силой к чему-то новому и утомительному.
Они больше любили сидеть и беседовать о том, какой была жизнь до того, как пришла Ледяная Дама и закончилась вся еда. Они рассказывали друг другу, какая мебель была у них в доме, кому они доводились родственниками и с кем встречались и как плохо стало, когда пришли большие морозы и всё переменилось.
Они придвигались поближе к печке и слушали других, пока не наступал их собственный черёд говорить.
Муми-тролль всё чаще видел Хемуля в одиночестве. «Надо выпроводить его отсюда, пока он не заметил это сам, — думал Муми-тролль. — И пока не закончилось варенье».
Но придумать что-то убедительное и одновременно необидное было нелегко.
Иногда Хемуль добегал на лыжах до моря и пытался выманить из купальни Хухрика. Но Хухрик не хотел быть ездовой собакой и кататься с гор тоже не хотел. Ночами он всё время выл на луну, а днём позёвывал и хотел спать.
Однажды Хемуль даже отставил лыжные палки в сторону и умоляюще сложил ладони:
— Послушай, я ужасно люблю собак. Я всегда мечтал завести собаку, которая тоже меня полюбит. Почему ты не хочешь со мной поиграть?
— Сам не знаю, — пробормотал Хухрик, покраснев.
При первой возможности он улизнул обратно в купальню и снова погрузился в свои мечты о волках.
Вот с ними он бы с удовольствием поиграл. Какое счастье — охотиться вместе с волками, ходить за ними по пятам, делать всё то, что и они, слушаться вожака. И понемногу становиться таким же диким и свободным.
Каждую ночь, как только луна освещала ледяные цветы на окнах, Хухрик просыпался и навострял уши. И каждую ночь надевал свою шапочку и выходил на улицу.
Он всегда шёл одной и той же дорогой, через берег и склон к южной опушке леса, заходил так далеко, что лес редел и показывались Одинокие горы. Там он садился на снег и ждал волчьего воя. Волки были то дальше, то ближе. Но они выли почти каждую ночь.
И всякий раз, слыша их вой, Хухрик поднимал морду и отвечал им.
По утрам он тихонько пробирался в купальню и залезал в шкафчик спать.
Однажды Туу-тикки, видя это всё, сказала:
— Так ты никогда их не забудешь.
— Я и не хочу забывать, — ответил Хухрик. — Затем я туда и хожу.
Как ни странно, малютка Саломея — самая робкая из гостей — очень привязалась к Хемулю. Она всегда рада была послушать, как он трубит в свой горн. Увы, Хемуль был такой большой и такой суетливый, что просто не успевал её заметить.
Как бы она ни бежала, как бы ни торопилась, он всегда уезжал раньше, и даже когда ей удавалось его застать, Хемуль уже не трубил, а занимался чем-то другим.
Пару раз малютка Саломея пыталась признаться Хемулю в любви. Но она была слишком застенчивой и многословной, а Хемуль — не очень хорошим слушателем.
Вот ничего сказать и не удалось.
Однажды ночью малютка Саломея проснулась в трамвайчике из пенки — она так и поселилась в нём на задней площадке. Правда, спать там было не очень удобно из-за кнопок и булавок, которые муми-семейство набросало туда за годы. Но Саломея была слишком деликатная барышня, чтобы всё это выбросить.
