Всадники так и не поняли, что произошло, когда стрелы, пущенные с близкого расстояния, пронзили их шеи. Оба повалились с коней. Те встали и как ни в чем не бывало принялись щипать траву.
Дрозд и Агиш вышли из леса и взяли коней за уздцы. Лучник вытащил окровавленные стрелы, вытер их об одежу разведчиков и вложил в колчан. Пригодятся еще.
Тут к ним подошли Кошан, Ермак, Пятак и Евдоким Шмель, староста деревни Дерга.
Дрозд указал на убитых разведчиков и распорядился:
– Оттащите их поглубже в лес, там бросьте. Коней ведите к своим. Пусть там будут. И привяжите их, а то они пойдут обратно на елань.
– Сделаем, ратник, – ответил Шмель.
Дрозд и Агиш вернулись на прежнее место.
– Все в порядке, княжич, – доложил Дрозд. – Нет больше разведки у татар.
– Быстро ты с ними управился.
– А что медлить-то? Две стрелы, пара трупов. Тем боле что бить пришлось в упор.
– Хорошо. Теперь смотрим за еланью.
Подошли мужики со старостой.
– Лесом ступайте до тропы, выходящей на елань с запада, к людям Бояна Рябого. Подходите осторожно. Как доберетесь, сообщите мне об этом как-нибудь.
Кошан улыбнулся и сказал:
– Я могу каркать как ворона.
– Подойдет. Передайте Рябому мой приказ. Никто из ворогов не должен улизнуть с поляны! Уразумели?
– Уразумели.
– Ступайте, да шустро, мужики!
Крестьяне начали обходить поляну с южной стороны. У них было время на это, так как татары только приступили к делу.
Княжичу сразу стало ясно, что один вражеский отряд будет хоронить соплеменников, второй – охранять. Он выждал, покуда татары не подтянули все тела к небольшому оврагу с довольно крутыми склонами, расположенному ближе к северной оконечности поляны. Дмитрий услышал отдаленное карканье вороны. Это означало, что староста Дерги довел своих людей до Рябого.
Он перевел взгляд на второй татарский отряд. Пять всадников подошли ближе к тропе, ведущей в деревню.
Еще пятеро подошли к тому месту, где недавно лежало тело Надира. Они стояли там кучей, поглядывали на соплеменников, хоронивших покойников, и западную часть поляны.
Все прочие оставались на прежнем месте. Среди них был десятник, отличавшийся от других довольно дорогими доспехами и шлемом, натертым до блеска. Да и конь у него был молодой, ретивый, так и норовил взбрыкнуть.
Княжич взглянул на Бессонова и спросил:
– Что скажешь, Гордей? Можно начинать?
– А что тянуть-то, Дмитрий Владимирович. Можно.
Савельев обернулся к Дрозду.
– Надежа!
– Я, княжич.
– Твои те пятеро, которые подошли к тропе. Снимешь?
– Всех вряд ли, успеют укрыться, но троих постараюсь.
– Постарайся, Надежа. И давай знак лучникам.
Над поляной коротко пропел соловей. Лучники отряда Савельева тут же вступили в дело.
Дрозд сумел выбить троих из передовой группы второго отряда. Истома Уваров уложил столько же из десятка, державшегося у ближнего рубежа, и одного на поляне.
Самый большой урон татарам был нанесен с севера. Да и немудрено. Там стреляли два лучника. Они положили восемь татар, одного подранили.
Над поляной вновь пролетела трель соловья. Ратники Савельева с трех сторон пошли в атаку.
Татары, занятые похоронами, не успели взять в руки оружие, не говоря уже о доспехах и конях. Они оказались беззащитными перед воинами, которых вел за собой Тарас Дрога. Русские ратники в мгновенье изрубили их и бросились на десятника Рустама, рядом с которым оставался всего один человек.
Лавр Нестеров срубил голову воина. Осип Горбун врезал кулаком в шлем десятника так, что тот упал на спину и лишился сознания. На всякий случай Осип перевернул его на живот и быстро связал ему руки.
Потом воины пошли на отряд Мирзы. Обстрел лучника Уварова лишил того трех воинов из десятка, в котором находился он сам. Мирза приказал своим людям встать в круг для обороны. Казанцы сделали это и тем самым невольно дали возможность русским лучникам вновь вступить в дело.
Татары, естественно, отстреливались, но в отличие от русских они видели единичные, быстро передвигающиеся цели, попасть по которым не могли. Многие казанцы не успели соскочить с коней, чтобы прикрыться ими. Лучники Дрозд, Гора и Уваров положили в общей сложности шесть человек.
В итоге Мирза потерял ровно половину своего отряда. Бой шел именно так, как мыслил Дмитрий.
Но тут произошло неладное. Степан Коган, муж Марины, вдруг в одиночку бросился на татар. Его жгла жажда мести и чудным образом не задевали стрелы.
– Куда, Степан? – закричал княжич. – Назад!
Но Коган летел на ворога, не слушая никого. Шлем свалился с его головы, белокурые волосы развевались на ветру, в руке сабля, в глазах огонь. Он сбил с коня одного из татар, ворвался внутрь круга и тут же принялся рубиться с ворогом. Да только вот сеча продолжалась недолго. Степан успел убить двоих, занес саблю над третьим и получил удар копьем в горло. Это сделал Мирза.
Убив неистового русского, он отдал команду:
– На коней и вперед, к западной тропе. Уходим!
Татары вскочили на коней и бросились к тропе. Тут же раздалась короткая трель соловья, и с трех сторон в них полетели стрелы.
До тропы добрался один Мирза. Но конь его встал на дыбы пред поваленным деревом. Крепкую кольчугу пробило острие копья, которое метнул Филат Черный. Мирза слетел с седла и бился в судорогах, извергая на траву сгустки черной крови.
К телу изрубленного Когана подъехали княжич и староста Дерги Евдоким Шмель. Они соскочили с седел и наклонились над Коганом.
Тот был мертв. Его глаза смотрели в небо. Сейчас в них не было ненависти, застыло успокоение. Он отомстил.
Княжич и староста сняли шлемы.
– Эх, Степан, зачем ты так? – произнес староста.
– Он мстил за дитя, за жену, сведенную с ума. Степан нарушил приказ, но и пришел-то сюда именно затем, чтобы мстить. Чувства его священны. А вот как теперь быть с Мариной? Надо отвезти ее в Бабаев.
– Несчастную Марину никуда уже не надо везти. В могиле она, – проговорил староста.
Княжич взглянул на него.
– Как это?
– Удавилась. Как Степан уехал, так обошла соседей и попросила у всех прощения. На то и внимания никто не обратил. Сумасшедшая она, что с нее взять. Потом она прошла в уцелевший овин, забросила веревку на перекладину, сунула голову в петлю и повисла. Рядом был мальчонка. Услышал подозрительный шум в овине, заглянул туда, бросился к мужикам. Те не сразу сообразили, в чем дело, сняли ее, но помочь уже не могли.
