Хотя это был и слегка необычный выбор, никто не стал возражать, когда глава департамента предложил обратить пристальное внимание на недавно нанятого ученого Медею Коэн. Она была предана целям лаборатории и уже улучшила имидж университета благодаря открытию «реткона» – препарата для лечения зависимости. О визите людей из «Закси» и о статье, которую Мед удалила, никто упоминать не стал. Так, в конце зимней четверти Мед заменила Криша на должности главного исследователя «Свободной лаборатории».
Ее простой стол из голубого пеноматериала поставили именно так, как она хотела. Он стоял в углу, и его не было видно через прозрачные пластиковые двери ее кабинета, особенно когда три проектора рисовали вокруг ее кресла сияющий полусферический монитор. Чтобы сделать кабинет более уютным для студентов и научных сотрудников, которые постоянно туда заходили, она притащила три мягких кресла и слегка помятый и потрепанный диван.
Кабинет Криша стоял пустой и темный. Она приберегала его для нового старшего сотрудника, хотя о вакансии пока не объявляла. Это был еще один пункт в ее огромном списке дел.
Мед села в кресло и жестом открыла перед собой рабочий стол. Окно командной строки на мгновение окружило ее темной оболочкой. Затем она вытянула вперед обе руки, запустила софт и залила свой стол всеми цветами радуги, каждый из которых обозначал какую-то информацию.
Четыре с половиной часа спустя из-за дверей донесся чей-то голос. Тризед распахнул дверь и плюхнулся в самую глубокую вмятину на диване.
– Мед, сегодня же пятница. Пойдем потанцуем, что ли.
Мед выключила проекторы и словно бы вышла наружу из пузыря текстов. Тризед говорил так почти каждый день, когда уходил с работы. Они оба ненавидели танцы.
– Давай посмотрим фильм, – ухмыльнулась она. – Что-нибудь старое и странное из твоего курса истории искусства.
Тризед создал для себя новую личность – «Джон Чен», учился дома и работал на ферме в Саскатуне, а два месяца назад завел свою историю трудоустройства, устроившись кассиром в комиссионный магазин на Бродвее. Он закрыл дневник Мальчика-Раба, записался на курсы по истории искусства в Университете Саскачевана и стал обдумывать свои следующие действия. С каждым днем эти действия становились все более очевидными.
16 января 2145 г.
Браконьерский сбор водорослей напомнил Джек о том, как в детстве она жила на ферме, где выращивали рапс. Каждую неделю она выводила свою подлодку из глубин, скользила под поверхностью океана к фермам у южного побережья Азиатского Союза. Фермы плескались между буйков, связанных друг с другом длинными, пластиковыми простынями. Системы сигнализации были не слишком сложные, патрулей – людей или роботов – она здесь никогда не видела.
Запуская руки в спирулину, Джек вспомнила залитую солнцем зелень Саскачевана. Спирулина на ковриках для сушки была похожа на тонкие, спутанные волосы. Джек вытащила коврики на мостик, разложила их под обезвоживателями и задумалась о том, какой стала бы ее жизнь, если бы она отмотала время назад и вернулась на родительскую ферму. А что, если бы она стала изучать не генную инженерию, а сельское хозяйство?
Возможно, она до конца своих дней жила бы как сейчас, тихо собирала бы растения, которые давали бы энергию ее телу и ее машинам. Этот другой человек, фермер Джудит, ощущал бы солнце над головой и видел урожай под ногами, как сейчас Джек. Ей было приятно представить себе, что другая, более безопасная версия ее жизни, по крайней мере на время, заменила собой реальную. Если, конечно, забыть про то, что она сейчас занималась браконьерством. И устанавливала контакты с людьми из «Свободной культуры» на форумах Азиатского Союза.
Когда придет весна, решила Джек, более безопасная версия ее жизни отпустит ее на свободу.
23: Ключ автономности
21 июля 2144 г.
Ли восстановил панцирь Паладин и установил более продвинутые драйверы датчиков в ее кулаке, но на вопрос о замене мозга пожал плечами:
– Паладин, никто не рассчитывает на то, что они будут служить долго. Я знаю, что это хреново, но это правда. – Она не ответила, и он посмотрел на нее сквозь полупрозрачную проекцию с данными, поступающими на сенсоры ее руки. – Тебе просто нужно узнавать людей так, как это делают другие роботы: по голосу, по микробиому или по запаху. – Он гордо постучал ее по руке. Затем он вернулся к работе и рассеянно добавил: – Некоторые роботы даже умеют идентифицировать настроение людей, анализируя их позы и дыхание.
– То есть я могу распознавать выражения лица, анализируя другие параметры человека?
– Ты словно создаешь мнемонический прием, – усмехнулся Ли. – Ну, знаешь, когда используешь что-то одно, чтобы запомнить другое. Например, я всегда помню твое имя, потому что оно – мой любимый класс персонажа в игре «Переулок колдуна».
Паладин показалось, что это сравнение к ней не подходит. Но если бы она сказала почему, Ли просто ничего не понял бы.
После нескольких недель, проведенных с ключом автономности, Паладин привыкла к мысли о том, что воспоминания можно модифицировать с помощью новых метаданных. Но это оказалось более сложной задачей, чем в Ванкувере, когда она заново проанализировала свои чувства к Элиашу. Теперь она имела дело с базой данных, в которой хранились уже непонятные ей выражения лиц. Она могла связывать их с настроениями только постепенно, методом проб и ошибок, по мере того как она училась ассоциировать жесты, запахи и голоса с эмоциональной составляющей. И как бы хорошо у нее это ни получалось, один канал данных всегда будет отсутствовать. Люди часто сообщали о своих чувствах, сознательно делая гримасы, не соответствующие их языку тела и голосу. Особенно когда шутили. Несколько следующих дней Паладин потратила на то, чтобы перевести выражения лиц, хранящиеся в ее памяти, в другие биометрические данные.
Каждый раз когда Паладин шифровала свои воспоминания, она всегда вспоминала о пределах своей автономности. Любой на базе, обладающий нужным уровнем доступа, мог воспользоваться ключом Федерации и прочитать все содержимое ее разума.
Элиаш в это время находился на задании в Йоханнесбурге. Когда он вернулся, Паладин отправили в Танжер на поиски спрятанной «фермы серверов», которая раздавала пиратские фильмы. За две недели, проведенные в лагере «Тунис», они ни разу не встретились.
Ли не упоминал про симулированный ключ автономности, а Паладин не спрашивала его об этом. Она хотела как можно дольше контролировать свои собственные программы. Даже если ее воспоминания ей не принадлежали, она хотела, по крайней мере, точно знать, что боль, которую испытывала в отсутствие Элиаша, она изобрела сама. Это была не встроенная в нее верность, а петля кода, которую она создала, включая одну и ту же боль потери снова и снова. Ее бесполезные и иррациональные чувства к Элиашу прежде всего были свидетельством ее продолжающейся автономности.
4 августа 2144 г.
Когда Элиаш вернулся в лагерь «Тунис», Паладин немедленно узнала об этом. Базовая сеть узнала его лицо – хотя и не его выражение, – и Паладин могла следить за его передвижениями на карте станции. Он пересек аэродром, углубился в лабиринт комнаток, предназначенных только для людей, вошел в кабинет с табличкой «ОТДЕЛ ПЕРСОНАЛА», и там его сигнал пропал.
