За этой пространной речью последовало молчание столь гробовое и продолжительное, что детектив подумал — оно уж никогда не прервется. Однако в конце концов Катберт сказал:
— Все понятно, сэр. Полагаю, хорошо понятно каждому из нас.
— Намекаете, что «понять» не значит «поверить», так?
Теперь уж точно никто не пожелал нарушить тишину.
— Ладно, — промолвил детектив, — не мне винить вас в этом. Реакция вполне естественная. Остается только надеяться, что со временем тучи рассеются и вы откликнетесь на мою просьбу.
Затем он вдруг резко повернулся к мальчишке, который — единственный из присутствовавших — стоял, словно часовой.
— Ты ведь местный, верно?
Через какое-то время Аллейну хоть не без труда, но удалось вытянуть нужную информацию: парня звали Томас Эпплби, он приходился сыном одному здешнему фермеру, а в «Алебарды» его наняли только на праздничный период. С Маултом он никогда не разговаривал, вместе с остальными слугами приходил в столовую на рождественскую елку, о том, кто играет Друида, не имел ни малейшего представления, вернулся к исполнению обязанностей по дому и кухне сразу по окончании церемонии и вообще совсем-совсем ничего не знает. На том Аллейн и отпустил его, предположив, что ему, наверное, давно пора спать, что было воспринято мальчиком с неудовольствием.
Мальчик ушел, а лондонский сыщик продолжил собеседование. Он объявил оставшимся слугам, что уже осведомлен обо всех их передвижениях и действиях во время торжественного вечера; знает, что они тоже смотрели на Друида, что тоже не узнали его, что получили по подарку, после чего спокойно занялись своей работой.
— Вы как повар, — обратился он к Уилфреду, — заканчивали приготовления к ужину для детей вместе с несколькими специально приглашенными женщинами и при этом видели, как мисс Тоттенхэм возвращалась в гостиную, а вот Маулта нигде не заметили. Правильно?
— Точно так, сэр. — На щеках Кискомана появились ямочки. — Я был поглощен своими делами и в чужие, так сказать, носа не совал. А разве следовало?
— Вовсе нет. Ну а вы, — Аллейн адресовался к Винсенту, — делали точно то, что согласно полученным заранее указаниям должны были делать «за кулисами» праздника. То есть в половине восьмого вечера заняли позицию за углом западного крыла дома. Все так?
Винсент кивнул.
— Скажите, пожалуйста, а пока вы там стояли, кто-нибудь открывал окно с западной части фасада, не помните?
— Конечно, помню. — Винсент говорил голосом сиплым, с каким-то неуловимым акцентом. — Открывал, как и обещал заранее. Чтобы посмотреть, на месте ли я. В семь тридцать утра.
— Полковник? Или Маулт?
— Откуда же мне знать? Я его принял за полковника, потому что, видите ли, ожидал полковника.
— Борода была на нем?
— Вот уж не заметил. В комнате свет горел. С улицы его лицо казалось черным пятном.
— Он вам помахал? Или подал какой-нибудь другой сигнал?
— Я ему помахал: в смысле, мол, давайте, спускайтесь, пора. Все по плану. Вся честнáя компания уже в гостиной. Ну, а он сделал рукой в ответ: дескать, понятно. Тогда я пошел за угол. Все по плану.
— Отлично. По этому самому плану следующим ходом вам надлежало оттащить санки через весь двор к тому месту, где впоследствии вы встретили Маулта, которого ошибочно приняли за полковника Форрестера. Где именно это произошло?
Как оказалось, это произошло прямо за «надгробием», вылепленным Найджелом. По словам Винсента, там он принял из рук Друида зонтик, отдал ему поводья от саней и там же дожидался возвращения данного персонажа.
— То есть, вы пропустили все веселье? Не любопытно было взглянуть? — небрежно поинтересовался Аллейн.
— С меня не убыло, — странно высказался Винсент.
— Итак, вы дождались его возвращения, забрали сани, а он взбежал на террасу парадного крыльца и оттуда — сразу в гардеробную? Так?
— Так я сказал мистеру Билл-Тасману, так же говорю и каждому, кто об этом все твердит и твердит. Правда, правда.
— Зонтик вы ему отдали?
— Неа. Слишком шустро он смотался.
— Где в точности вы находились, когда он открывал дверь гардеробной?
— Где? Да где еще я мог быть-то? На снегу, чтоб кровь моя скисла, вот где!
— За снежной фигурой?
— Слушайте! — взвился вдруг Винсент. — Смеяться изволите? Шута из меня горохового делать? Так вот — не смешно. И вся эта чертовщина — совсем не смешная.
— Я ни в малейшей степени не шучу и не смеюсь. Просто пытаюсь составить в уме общую картину.
— Да как бы я, кровища мне в башку, увидел его из-за этой проклятой статуи?!
— Подбирай выражения! — веско велел Катберт.
— За языком следи, — поддержал его Кискоман.
— Полагаю, вы могли бы бросить взгляд из-за угла этой статуи. А то и заглянуть поверх нее, встав на цыпочки.
Винсент ужасно насупился, руки у него задрожали, однако в конце концов из него все же удалось вытянуть, что, когда Маулт открывал дверь гардеробной, он, Винсент, как раз шел «парковать» сани за углом западного крыла усадьбы.
Аллейн перешел к следующей теме — когда разбирали и выносили елку? Катберт пояснил, что этим занимались Винсент, Найджел и мальчик на побегушках — в тот момент, когда гости отправились ужинать. Дети как раз закончили свой пир, и их на какое-то время предоставили самим себе в библиотеке — возиться с подарками. Все украшения были сняты, упакованы обратно в коробки, и коробки положены на место. Само дерево, на подвижнóм основании, на которое его уложили, было выкачено через французское окно наружу, а чтобы оно не портило вид тем, кто внутри, в гостиной задернули шторы.
Последовало недолгое молчание.
— Однако, — бодро подытожил Аллейн, — сейчас елочки там нет. Она валяется за углом, под окнами кабинета. Кто же оттащил ее туда? Вы, Винсент?
Тот помедлил, затем с крайней неохотой признал: да, он.
— Когда именно? — спросил Аллейн, припомнив полуночные наблюдения Трой из своего окна. Винсент не смог припомнить точно. В целом получалось так: после уборки столовой, мытья горы посуды размером со слона и прочих изнурительных мероприятий персонал «Алебард», вместе с «помощниками выходного дня», уже совсем поздно расположился поужинать. Садовник-водитель, на чьем лбу почему-то заблестели в момент этого «признания» капельки пота, заявил: мол, мистер Билл-Тасман еще раньше дал ему распоряжение убрать елочку подальше с глаз, поскольку в таком жалком, оголенном, несолидном виде она может навеять гостям меланхолические, удручающие мысли. Однако у Винсента это совсем вылетело из головы и вернулось только перед самым сном. Тогда садовник накинул непромокаемую одежду, приволок из дровяного сарая ручную тележку, сгрузил на нее елку и выбросил ее на обломках старой оранжереи.
