Библиотека находилась в самом дальнем конце западного крыла, три ее стены являлись также и внешними стенами дома. Окна слева от входа выходили на главный двор — к ним Аллейн теперь и приблизился. Как сыщик и ожидал, они оказались запертыми на задвижку и зашторенными.
Он раздвинул тяжелые занавеси на одном из окон и раскрыл его. В чем бы ни таился секрет всей этой «драмы в „Алебардах“», мелькнуло у него в голове, здесь явно важную роль играют окна. Сыщик подсветил фонарем внутреннюю поверхность ставней. Это конкретное окно смотрело на подветренную сторону западного крыла, но все же и оно дребезжало на ветру, впуская внутрь порывы холодного воздуха. Явно недостаточно сильные, чтобы перевернуть в комнате все вверх дном, но все же детектив торопливо вернулся к мольберту и бережно отодвинул его в более защищенный угол.
Затем, вращая ручку, он поднял створки ставней, вторым эшелоном прикрывавших окна. Они с тихим скрипом впустили в библиотеку окружающий мир поместья с его шумами, шорохами и пронизывающим холодом. Аллейн присмотрелся сквозь одну из прорезей. Облака на небе уже уплыли прочь. Звезды проливали на пространство двора достаточно света, чтобы он мог различить буквально в двух шагах от себя надгробие Найджеловой работы, уже почти совсем оголенное. Оставался лишь малый фрагмент лежачей «статуи» — тоненький щербатый снежный слой.
Аллейн натянул кепку, поднял двойной воротник своего верхнего свитера, натянув его на рот и уши — это сделало его похожим на бобра, — и, взобравшись на подоконник, посветил наружу.
Итак, ведем наружное наблюдение, подумал он. Интересно, Фокс со своими парнями уже хотя бы в пути? Не помешала бы сейчас радиосвязь. А то как бы они ни прибыли в самый неподходящий момент и не раскрыли бы все его, Аллейна, карты. Впрочем, по большому счету — не имеет значения…
Когда там встают слуги в поместье? Что-то около шести? А может быть, он вообще полностью заблуждается? Ждет, как это часто случается в полицейской работе, неизвестно чего и неизвестно зачем? В конце концов, его версия — если ее можно назвать версией — основана на крайне непрочной, шаткой цепочке свидетельств. Почти на голых догадках, если говорить честно. Да и проверить он ее мог, не дожидаясь глубокой ночи, а прямо в тот момент, когда она пришла на ум. Однако тогда не вышло бы эффекта внезапности для подозреваемого.
Он еще раз перетряхнул в голове всю причудливую мозаику сведений, полученных по частям: от Трой, от гостей усадьбы, от Хилари и от слуг. Если начинать с мотива, подумалось ему, то тут лишь запутанный клубок non-sequiturs’ов
[141]. С возможностями — другая история. Ну а как насчет улик и доказательств? Есть набор идиотских розыгрышей, которые при желании можно счесть за угрозы. Исчезновение человека. Парик. На кочерге — волос с этого парика и, вероятно, кровь. Обрывок золотой ткани на пихте. Бессмысленная попытка взломать замок сундучка. Заклиненное окно. Разбита ваза баснословной ценности. Ушиблено его собственное плечо (боль еще не прошла, она вовсю напоминала о себе тупым покалыванием). «Такого дурацкого, бессистемного набора разнообразного хлама не было наверняка и на складе у мистера Смита, когда он еще ходил в лоточниках», — подумал Аллейн.
Он слегка подвинулся в сторону на подоконнике, поднял еще и воротник пиджака и продолжил всматриваться через прорези жалюзи. Порывы ледяного ветра, как стальные лезвия, резали глаза, из них потекли слезы.
Привыкнув за долгие годы службы в полиции к монотонной, навевающей смертельную тоску деятельности — а точнее, бездеятельности — под названием «наружное наблюдение», Аллейн выработал собственную систему, призванную не давать остроте взгляда и восприятия притупляться от скуки и телесного дискомфорта. В таких случаях он припоминал цитаты из сочинений своего любимого автора — причем такие, чтобы они хотя бы самым отдаленным и причудливым образом казались применимыми к его работе. Например: «О, как любовь мой изменила глаз! Расходится с действительностью зренье»
[142]. Или: «Любой безумный бред готов подслушать»
[143]. И еще: «Прочь, искуситель! Чем душе трудней, /Тем менее ты властвуешь над ней!»
[144] — последнее очень пригождалось, когда его подводило на пути расследования какое-нибудь малонадежное мурло из полицейских информаторов.
Такое легкомысленное времяпрепровождение косвенным образом помогало не забывать сонеты Великого барда. Теперь, когда глаза Аллейна вовсю слезились, а боль в руке не давала себя забыть ни на секунду, мысли его невольно обратились к другому отрывку — тому, что начинается со слов «Издержки духа и стыда растрата»
[145], но не успел он продвинуться далее первой строки, как заметил сквозь свою «амбразуру» тусклый луч света.
Луч странными толчками продвигался в его сторону по двору и вскоре принялся метаться, словно мотылек, по Найджелову саркофагу.
«Ну, слава богу, — мелькнуло в голове Аллейна. — Наконец-то разберемся».
На какое-то мгновение свет неизвестного происхождения ударил прямо в глаза детектива, и в этот миг тот почувствовал себя до смешного нелепо, словно это его застигли на месте преступления. Но луч тут же вернулся к первоначальному объекту своего интереса, а затем стремительно перескочил на приближавшуюся «жанровую» группу живописных фигур, то выхватывая их из мрака, то вновь погружая в него. Две из этих фигур шли, склонившись вперед под ветром, — очевидно, они тащили за собой невидимый груз.
Груз оказался санками. Свет фонаря во дворе сосредоточился на участке голой земли прямо под скульптурой. Вскоре там замелькали руки в перчатках и тяжелые зимние сапоги: пришельцы подтягивали и подталкивали тяжелую повозку с плоским верхом.
Аллейн снова сменил позицию на подоконнике: теперь он присел на корточки. Затем легонько дернул на себя задвижку створок и изо всех сил ухватился за ставни, чтоб не дребезжали на ветру и в то же время не лишали его щели для обзора.
Их было трое. Ветер все еще довольно громко завывал по всему периметру двора, но голоса все же доносились до детектива. Фонарь — очевидно, не без труда — они установили в таком положении, чтобы луч падал прямо на огромный упаковочный ящик, представлявший собой основу «надгробия». Один из пришедших вошел в центр светового круга. В руке у него посверкивала лопата с длинной ручкой. Еще две пары рук ухватились за крышку ящика. Из чьих-то уст раздалось: «Взяли!»
Аллейн отпустил створки ставней. Они распахнулись, заплясали на ветру и захлопали о каменную стену усадьбы. Сыщик спрыгнул с подоконника во двор и посветил своим фонарем.
