— А, это опять вы! — воскликнул он. — А у меня нет для вас новостей. Этого парня Мейлера внизу нет. Мы включили освещение на полную мощность, а этого довольно, чтобы ослепнуть напрочь. Я сам искал внизу вместе с этими двумя парнями… — он указал на своих помощников. — Мы там все прочесали, все углы и закоулки. Его там нет, вообще нет, никаких сомнений.
— Как странно, — заметил Аллейн. — Вы же знаете, что он старший нашей группы. Что могло с ним приключиться?
— Ну, ясно, странное происшествие, ошибки тут нет. Могу только предположить, что он, верно, быстро проскочил здесь, когда все мы были заняты и не заметили его. Хотя в это и нелегко поверить, потому что, как я уже упомянул, мы ведем счет с тех пор, как пять лет назад одна скандинавская леди подвернула ногу и оказалась взаперти, всю ночь она прокричала, а наутро ее, бедняжку, обнаружили совершенно свихнувшейся. И еще одно. Ваша группа была единственной внизу, потому что один или два случайных посетителя вышли до вашего приезда. А значит, он был бы там один и потому еще более заметный.
— Не хочу вам надоедать, отец, и даже на секунду не предполагаю, что ваш обыск был недостаточно тщательным, но вы не против, если я…
— Я бы не возражал, но не могу этого разрешить. Понимаете, такое здесь правило: после закрытия никаких посетителей внизу ни под каким предлогом.
— Да, понимаю. Тогда скажите… есть здесь телефон, которым я мог бы воспользоваться?
— Имеется, и милости просим. Вот сюда. Ты можешь теперь идти, — бросил он через плечо помощнику и повторил это по-итальянски.
Монах открыл дверь в кладовку, указал на телефон и включил свет.
При закрытой двери в комнатке было мало места и воздуха. Аллейн осторожно прислонился к открытой коробке с церковными сувенирами, присел на корточки, опираясь на край полки, сверился с памятью и набрал извлеченный оттуда номер.
Комиссар полиции Вальдарно еще находился в своем кабинете. Он слушал рассказ Аллейна с почти ощутимым воодушевлением, но практически не перебивал. Когда Аллейн закончил, Вальдарно сказал по-английски:
— Он сбежал.
— Сбежал?
— Смылся. Он узнал вас и скрылся.
— В церкви, кажется, совершенно уверены, что он не мог пройти мимо них.
— Ах-ах-ах, — презрительно отозвался Вальдарно, — кто они? Монах и двое жалких продавцов. Против этого мастера! Вздор! Он пробежал, согнувшись, за витринами.
— Кстати, об открытках, при входе мы повстречали немолодую продавщицу открыток, которая устроила Мейлеру сцену.
— Сцену? Как это?
— Обрушилась на него с бранью. Это был не тот итальянский, который мы учили в бытность мою на дипломатическом поприще, но общее настроение я уловил — ругань и злость.
Аллейн почти услышал, как комиссар полиции пожал плечами.
— Возможно, он чем-то ей досадил, — произнес он своим меланхоличным голосом.
— Она в него плюнула.
— А, — вдохнул Вальдарно. — Он ее рассердил.
— Без сомнения, — без воодушевления согласился Аллейн. — Ее зовут Виолетта, — добавил он.
— Почему вас заботит эта женщина, мой дорогой коллега?
— Ну, если я хоть что-то понял из ее слов, она грозилась убить его.
— По всей видимости, вспыльчивая женщина. Некоторые из этих уличных торговок, в сущности, дурно воспитаны.
— Мне показалось, что его крайне встревожило это столкновение. Он сделал вид, что ничего не произошло, но сильно побледнел.
— А, — короткое молчание. — Она продает открытки у Сан-Томмазо?
— Да. Девушке из нашей группы показалось, что она видела ее тень на стене перехода в митреум.
— Им не разрешено входить.
— И я так понял.
— Я прикажу навести справки. Также я возьму под наблюдение аэропорты, автовокзал и железнодорожный вокзал. По моему мнению, существует большая вероятность того, что Мейлер узнал вас и попытается скрыться.
— Я вам крайне признателен, синьор комиссар!
— Я вас умоляю!
— Но возможность того, что он меня узнал — мы никогда не встречались, — я все же оцениваю как весьма сомнительную.
— Кто-нибудь из его сообщников, английских сообщников, мог видеть вас и проинформировал его. Это весьма возможно.
— Да, — согласился Аллейн, — это, разумеется, возможно.
— Увидим. А пока, мой дорогой суперинтендант, могу я немного поговорить с этим доминиканцем?
— Я его позову.
— И мы будем поддерживать тесную связь, не так ли?
— Конечно.
— В таком случае примите мои наилучшие пожелания, — печально проговорил комиссар полиции Вальдарно.
Аллейн вернулся в магазин и передал его просьбу.
— Questore Вальдарно, да? — переспросил отец Дэнис. — Вы не сказали, что это дело касается полиции, но я нисколько не удивлен. Подождите пока, а я с ним поговорю.
Так он и сделал, объяснившись по-итальянски, и вернулся обеспокоенный.
— Подозрительное дело, — сказал он, — и не скажу, что мне нравится, какой оно принимает оборот. Он хочет прислать своих людей для обыска внизу и хочет поговорить об этом с моим настоятелем. Я сказал ему, что мы обыскали там каждый дюйм, но это его не удовлетворило. Он говорит, чтобы я передал вам, что вы можете поучаствовать. Ровно в восемь утра.
— Не сегодня вечером?
— А зачем делать это сегодня вечером и самому, если тот, хотя его там нет, заперт внизу, как рыба в консервной банке. — Отец Дэнис очень пристально посмотрел на Аллейна. — Сами-то вы на полисмена не похожи, — сказал он. — Меня это, разумеется, не касается.
— Я выгляжу безобидным посетителем? Надеюсь, что так. Скажите, вы что-нибудь знаете о женщине по имени Виолетта, которая продает здесь открытки?
Отец Дэнис хлопнул себя по лбу.
— Виолетта, точно! — воскликнул он. — Настоящая чума, вот она кто, да простит меня Господь, потому что она немного не в себе, бедное создание. Из-за всей этой истории я напрочь о ней позабыл. Я вам расскажу, только уже в атриуме. Это место мы запрем.
Достав из кармана рясы большой ключ, он действительно запер притвор, и притом весьма надежно. Ни у кого другого нет ни такого ключа, ни ключа к железной решетке, сказал он, кроме как у брата Доминика, который открывает утром.
В шесть часов базилика опустела. Все колокола Рима вызванивали «Аве, Мария!», и отец Дэнис не спеша к ним присоединился. Затем он провел Аллейна в атриум и сел рядом с ним на каменную скамью, теплую от заходящего солнца. Он был приятный человек и любил посплетничать.
Виолетта, сообщил он, уже несколько месяцев продавала открытки у входа в Сан-Томмазо. Она была сицилийкой подозрительного происхождения, не такой старой, как мог предположить Аллейн, и когда впервые появилась, еще сохраняла остатки дикой красоты. Ее история, которую она никогда не уставала рассказывать, заключалась в том, что муж ее бросил и при этом еще и сдал полиции.
