— Позвольте только сначала я тут все приберу.
— Разумеется. Вы, вероятно, предпочитаете сами заниматься своими инструментами, не доверяя их чужим рукам, но если вдруг это не так, Мервин, я уверен, будет рад вымыть и вычистить ваши кисти. Помните Мервина? Он был шрифтовиком, рисовал вывески и дорожные знаки, прежде чем сесть в тюрьму. Так что подобная работа ему по душе.
— Как замечательно! В таком случае я только сама себя приведу в порядок.
— Будете готовы — возвращайтесь ко мне сюда.
Трой сняла рабочую блузу и направилась вверх по лестнице, а потом — дальше по коридору, прямо в свою восхитительно теплую уютную комнатку. В смежной с ней ванной она тщательно отмыла руки и принялась расчесывать коротко постриженные волосы, одновременно рассматривая вид за окном.
Там, за территорией поместья, все еще «разлинованной» на фрагменты ландшафтными садовниками и находящейся всецело в их руках, прямо в свинцовое небо уходили торфяные болота. Казалось, что края их «стекаются» у горизонта воедино, повинуясь воле некоего невидимого, безличного дизайнера. Равнодушно несли они на своих зыбучих спинах низкорослые растительные мантии и выглядели какими-то расслабленно-отстраненными от мира (или так только представлялось воображению Трой). В одном месте, между двумя темными горбами холмов, проглядывал короткий отрезок дороги, ведущей к тюрьме. Надо всем пейзажем кружил легкий мокрый снег.
«Что ж, — подумала Трой, — не хватает только собаки Баскервилей. И не поручусь, что он ее не заведет, если такое придет ему в голову».
Прямо под окном ее комнаты к земле кренились развалины зимней оранжереи, которая некогда тянулась с внешней стороны вдоль восточного крыла здания. Хилари говорил, что скоро их снесут, а пока вот… торчат тут уродливым бельмом на глазу. Верхушки молодых еловых саженцев пробиваются сквозь битое стекло… Внутреннее пространство, словно илом, покрылось какими-то неведомыми наростами. Хилари опять же обещает: в следующий раз, когда она приедет в «Алебарды», под ее окошком зазеленеют лужайки, а в отдалении — в перспективе, за кипарисовой аллеей, забьет фонтан с каменными скульптурами дельфинов. Интересно, подумала Трой, сгладят ли эти усовершенствования хоть немного тяжесть этих зловещих холмов вдали?
Где-то по дороге между проектируемым садом и торфяными болотами на декабрьском ветру отчаянно вертелось и жестикулировало, словно жуткий рудимент итальянской комедии дель арте, огородное пугало.
Сразу за ним в поле ее зрения появилась человеческая фигура. Она катила перед собой ручную тележку. Голова ее была наклонена против ветра. Из одежды — клеенчатый плащ и зюйдвестка
[65].
Это Винсент, подумала Трой. Шофер и садовник в одном лице. Что, бишь, там натворил Винсент?.. Что-то связанное с мышьяком? Да, точно. И очень похоже на то, что он действительно это натворил. Или все же?..
Пугало бешено закачалось на своем шесте, и клочья соломы, оторвавшись, закружились на слякотном ветру.
II
Трой еще только пять дней провела в «Алебардах», а уже внутренне смирилась с их бестолковым, каким-то перекошенным великолепием и несколько вызывающей атмосферой. Хилари, со своей стороны, успел — с тех пор как она прибыла сюда писать тот самый заказанный им портрет — обронить в ее присутствии несколько намеков по поводу весьма диковинных свойств местного персонала. Поначалу художница решила, что это он так развлекается, подшучивает над ней — не слишком, надо сказать, забавно, — но вскоре поняла свою ошибку.
За завтраком их встречали неизменные Катберт — Хилари отрекомендовал его как главного дворецкого — и Найджел, второй лакей.
Катберт был лысеющим пожилым человеком лет шестидесяти с сильным громким голосом, крупными руками и вечно потупленным взглядом. Обязанности свои он исполнял сдержанно, спокойно — как, впрочем, и его помощник, — но в общей манере их поведения проглядывала какая-то настороженность и в то же время бесстрастность, «тусклость». Они не хитрили, не вертелись, не виляли, не клали ничего за пазуху, но почему-то казалось, что вот-вот начнут это делать. Почему-то приходила на ум мысль: в их поведении нет ничего скрытного, лукавого, подозрительного, хотя обычно подобные мысли на ум вообще не приходят. В какой мере это странное впечатление следовало приписать позднейшей оглядке назад, а в какой — непосредственному наблюдению в реальном, так сказать, времени, Трой не бралась судить, однако, поразмыслив, решила: в конце концов, это вообще дело мудреное — настроить себя на существование в обществе домашней прислуги, состоящей исключительно из убийц. Катберт, к примеру, прикончил любовника своей жены, юного симпатичного поваренка — сам он в те времена служил метрдотелем. Как сообщил своей гостье Хилари, в силу смягчающих обстоятельств смертный приговор был заменен на пожизненное заключение, а там уж свою роль сыграло примерное поведение — в общем, через восемь лет осужденный оказался на свободе. И теперь он «безобиднейшее существо на свете, — заверил Хилари. — В конце концов, поваренок обозвал его жалким рогоносцем и плюнул ему в лицо как раз в тот момент, когда Катберт отсекал куриное крылышко. Естественно, он набросился на наглеца».
Мервин — главный лакей и бывший рисовальщик вывесок — был, как выяснилось, виновен в умерщвлении вора-домушника при помощи самодельного устройства против подобных типов. «Право же, — уверял Хилари, — упечь его в кутузку было уж слишком… Очень даже слишком. Он ведь не собирался никого ликвидировать, знаете ли, а хотел только дать отпор захватчику — если кто вдруг отважится к нему вломиться. Вот только бедняга совершенно недооценил ударный потенциал доброго старомодного утюга, закрепленного веревкой над дверью. Понятное дело, Мервина возмутила попытка лишить его свободы после прискорбного происшествия у него дома, и при задержании он повел себя столь несдержанно, что немедленно был отправлен в „Юдоль“».
Кроме этой компании в усадьбе трудились еще двое посягнувших на человеческую жизнь.
Во-первых, повар по имени Уилфред, известный среди друзей под странным прозвищем Кискоман — очень уж он любил кошек и всегда звал их кисками.
— Он на самом деле повар, самый настоящий. Но, — поделился Хилари по секрету с Трой, — понимаете ли, не самый мужественный человек. «Настоящим мужиком» его не назовешь. Собственно, по этому делу он сначала за решетку и загремел, но уже там, отбывая наказание, как-то раз напал на надзирателя, который приставал к нему, когда Уилфред был не в настроении. Все знали, что тот мерзкий тип ненавидел кошек и измывался над ними в какой-то там форме, не знаю. Сами догадываетесь, натиск Кискомана оказался яростным вдвойне, так что жертва этого натиска, к глубокому сожалению, пробила головой стену камеры и погибла. Ну, а Уилфреду весьма ощутимым образом увеличили срок.
Оставался второй лакей, Найджел — этот в былые годы трудился на заводе, поставлявшем деревянных лошадей для парков аттракционов и каруселей, потом еще выполнял какую-то очень творческую работу на фабрике восковых фигур, пока наконец не свихнулся на религиозной почве до такой степени, что ему уже ничего нельзя было доверить.
